Один из богатейших людей мира рассказывает, почему здравоохранение — самый интересный бизнес, зачем он тратит сотни миллионов на яхты и как защитить детей от общества потребления
На столике в приемной владельца инвестиционного фонда Ares Life Sciences Эрнесто Бертарелли выложены 20 журналов: один — про недвижимость, четыре — про финансы и целых восемь — про яхты. Море — главная страсть Бертарелли, наследника фармацевтического магната, преумножившего миллиардное состояние своих родителей и тратящего сотни миллионов на строительство высокотехнологичных гоночных яхт.
В 1996 г., когда Эрнесто стал руководителем семейной фирмы Ares-Serono, оборот этой крупнейшей биотехнологической компании Европы составлял 1,1 млрд швейцарских франков. Два года спустя, после кончины Фабио Бертарелли, владельцами компании стали его дети — Эрнесто и Дона. В 2000 г. семейная компания стала публичной под именем Serono, а в 2005 г., когда годовой оборот достиг 3,3 млрд франков, она была продана концерну Merck за 16,1 млрд франков.
В промежутке между миллиардными сделками Эрнесто Бертарелли добился невероятной спортивной победы. Итальянец по отцу и француз по матери (семья Бертарелли переехала из Италии в Швейцарию в середине 70-х, скрываясь от террористов из Красных бригад), он завоевал для сухопутной Швейцарии самый престижный приз в яхтенных гонках — Кубок Америки, которым более 100 лет безраздельно владели команды из США. Гегемонию американцев удалось прервать лишь в конце XX в. яхтсменам из Новой Зеландии. Следом пришел черед Бертарелли: его яхты Alinghi 3 и Alinghi 4 дважды брали старейший в мире приз в командном спорте.
Кубок Америки всегда был и остается соревнованием «больших денег»: дешево самую быструю яхту в мире — а только такая и способна выиграть трофей — не построить. Но в честном спорте только деньги — даже самые большие — не могут выиграть, здесь выигрывают люди. Чайный магнат сэр Томас Липтон на протяжении 30 лет пять раз безуспешно пытался выиграть Кубок Америки. В 1920 г. он мог бы получить заветный приз, проводись гонки до двух побед, как в 2010 г., но тогда требовалось выиграть три раза. Когда после двух побед последовали три поражения и кубок вновь уплыл в Америку, сэр Томас пришел в такое отчаяние, что приказал сжечь свою новую яхту Shamrock IV, которую он построил специально для этих соревнований, сказав, что больше не может ее видеть.
Бертарелли в этом году тоже проиграл — яхте другого миллиардера, также помешанного на гонках: создателя компании Oracle Ларри Эллисона. Нынешнему розыгрышу Кубка Америки, 33-му по счету, предшествовали многомесячные судебные разбирательства: Эллисон, вложивший в строительство уникальной трехкорпусной яхты более $400 млн, не успевал ее как следует протестировать и потому пытался оттянуть начало проведения гонки. В конечном счете регату пришлось проводить в феврале в Валенсии — против чего безуспешно пытался возражать Бертарелли, утверждавший, что зима — совсем не подобающее время для проведения яхтенных гонок в северном полушарии. Два первых старта были отложены из-за «неподходящих погодных условий», а затем яхта Alinghi 5, за штурвалом которой, как и в предыдущие годы, стоял сам Бертарелли, в двух гонках безоговорочно уступила яхте BMW Oracle.
Первое интервью одного из богатейших людей планеты российскому журналисту начинается с обсуждения вопросов глобальных.
«Мир стал больше, но места стало меньше»
— Как вы можете описать нынешнюю экономическую ситуацию в мире? Для вас как для инвестора она хорошая или плохая?
— Я учился в Америке: заканчивал школу в 80-е гг. и университет в 90-е. Как молодой европеец, я всегда смотрел на Америку: капитализм, свободные рынки, большие возможности… И я по-прежнему верю в свободный рынок, на котором индивидуум, обладая знаниями и способностями, может добиться чего-то особенного. Я не верю, что люди равны: некоторые умнее, некоторые любят работать больше, некоторые лучше подходят для этой конкретной работы, чем другие. Я верю, что люди, которые могут быть хорошими художниками, должны быть художниками, которые могут быть промышленниками, должны быть промышленниками, которые могут быть политиками, должны быть политиками — и они будут вознаграждены рынком. Я правда верю в это. Меня беспокоит баланс между личными свободами и национальными интересами. Потому что по сравнению с тем, как я представлял себе будущее, когда мне было 20-30 лет, — что индивидуум может получить вознаграждение за свои знания и умения, — ситуация не улучшается, но меняется в другую сторону: большего протекционизма, национальных, а не интернациональных инициатив.
Раньше мой мир составляли Европа, США и Япония, теперь он стал намного больше, Россия экономически стала его важной частью (политически она была ею всегда). Китай, Бразилия, Индия также стали игроками в экономике. Мир стал больше, но места стало меньше. Как европейский предприниматель, я раньше всегда смотрел на Запад, а теперь смотрю на Восток и на Запад. Европа (Россию я тоже отношу к Европе) или сможет занять достойное место в новом мире, или будет сжата США (экономика которых по-прежнему будет оставаться очень сильной, так как страна большая, ресурсов много) с одной стороны и Востоком — с другой. Вопрос, какова будет роль России в этом? Я полагаю, что с Турцией или Россией Европа станет сильнее.
— Вы до сих пор ни разу не произнесли слово «кризис».
— Кризис — это новые возможности. Вопрос в том, когда вы входите и когда выходите.
— Для инвесторов все стало дешевле?
— И да и нет. Раньше было легче привлекать деньги, хотя все было дороже. Сейчас все стало чуть дешевле, но и финансирование найти сложнее. Лично для меня это хорошо, потому что у меня есть наличные.
Меня очень беспокоит, какие выводы и решения будут сделаны на основании этого кризиса. Сейчас все выглядит так, что финансовые институты плохие, мы пытаемся наказать банкиров, собираемся резать зарплаты и вводить ограничения… Как всегда, политики принимают не экономические решения, а те, которые подсказывает общественное мнение. Общественное мнение важно для политиков, но я не думаю, что оно важно для экономики. И некоторые из решений, принятых политиками, на мой взгляд, ошибочные — например, ограничение зарплат: некоторые люди стоят дороже, чем другие. Ограничения на хедж-фонды, уменьшающие их гибкость, применение опционов, деривативов, умных рыночных стратегий — это тоже ошибка, поскольку снижает ликвидность и конкурентоспособность тех рынков, на которых вводятся подобные ограничения.
Европейские финансовые центры Лондон, Франкфурт, Париж до кризиса были довольно конкурентоспособны на глобальном уровне, но реакция политиков может снизить их конкурентоспособность. А я не уверен, что то же самое произойдет с Нью-Йорком, Гонконгом и Сингапуром. И в целом я опасаюсь, что решения, принятые политиками как реакция на кризис, сделают Европу менее конкурентоспособной.
— То есть вы считаете, что фондовый рынок в его нынешнем виде — вещь полезная, что он дает справедливую оценку компаниям, что он заставляет экономику развиваться в правильном направлении?
— Вы можете называть это «фондовый рынок» или «воскресный базар на площади» — суть от этого не меняется: всегда есть человек, который хочет продать и который хочет купить. Всем и для всего нужен рынок. Торговля — это основа человеческого существования. Я даже не знаю, как думать по-другому.
— За несколько дней до нашего интервью я встречался с основателем Swatch Group Николасом Хайеком-старшим, мы тоже говорили с ним о кризисе и фондовом рынке. Вы знаете его позицию: хедж-фонды разрушают компании, поскольку думают только о краткосрочной прибыли, сегодня власть в экономике принадлежит банкам, а должна — компаниям-производителям, поскольку именно они создают добавленную стоимость. Что вы можете ему ответить?
— Я не согласен [с ним]. Зачем нам картели и монополии? На позицию промышленников можно найти рыночные аргументы. Как можно говорить, что должны быть конкурентные продукты, но не должно быть конкуренции за капитал? Я думаю, что это тоже политический ответ на финансовый кризис, но не финансовый ответ на финансовый кризис. Это очень хорошее объяснение для избирателей, почему у их пенсионных фондов и банков проблемы — во всем виноваты хедж-фонды и богатые парни, — но экономического смысла в этом нет.
— Вы действительно не считаете огромные доходы менеджеров хедж-фондов проблемой, усиливающей напряжение в обществе?
— Менеджеры хедж-фондов — первые, кто критикует руководство корпораций за то, что оно принимает неверные решения, получает слишком много и лениво. И это настоящая рыночная экономика: когда тот, кто предоставляет капитал, следит за тем, чтобы этим капиталом распоряжались надлежащим образом.
Как политики могут ограничивать возможности людей решать, где они хотят работать? Вы можете контролировать компании, но вы не можете контролировать индивидуумов. Введете ограничения на зарплаты в Швейцарии? Швейцарцы будут работать во Франции, Великобритании, США… В истории Швейцарии были времена, когда таланты экспортировались. Думаю, что ответ заключается не в том, чтобы ограничивать людей, а в том, чтобы выделять тех людей, кто может создавать ценности, и тех, кто не может. Это именно то, что делает умный инвестор.
«Больше предприниматель, чем инвестор»
— В 2008 г. вы купили за 800 млн евро венгерскую компанию Euromedic и теперь расширяете сеть ее диагностических центров по всей Западной Европе. Что заслуживающего внимания вы увидели в ее бизнесе?
— Я больше предприниматель, чем инвестор. Но я понимаю важную роль, которую играют инвесторы, и я тоже привлекаю инвесторов для финансирования моих компаний. Нашей семейной компании не было нужды превращаться в публичную компанию, но мы решили стать публичной, потому что мы чувствовали, что инвесторы задают правильные ориентиры. Затем я продал компанию. А теперь хочу реинвестировать.
У меня было очень много денег, запертых в одной индустрии — биотехнологиях, с очень маленьким числом продуктов. Это была очень рискованная конфигурация: одна семья с такими большими вложениями в [одну] индустрию. Теперь я пытаюсь перенести наше промышленное ноу-хау на большее число компаний.
Я считаю, что Euromedic — это очень интересный бизнес и интересная бизнес-модель. Я только что купил итальянскую компанию [производителя медицинского измерительного оборудования] Esaote с похожими характеристиками. Это необычные компании, которые имеют возможности для географического расширения, с оригинальными продуктами, которым, может быть, необходима поддержка для продвижения. Например, у вас может быть очень интересная маркетинговая идея, но отсутствовать производственные мощности; или хорошие продукты, но отсутствовать маркетинг; или хорошее производство и маркетинг, но проблемы с юридическим сопровождением — регистрацией продуктов, лицензированием. У нас такое знание в области здравоохранения есть. Что позволяет нам брать компанию с сильными фундаментальными показателями, добавлять недостающее и превращать ее в полностью интегрированную. Это то, на чем я делал свои деньги раньше, и что, как я надеюсь, позволит быть компаниям успешными в будущем.
— Каковы будущие цели Ares, в каких странах и секторах?
— Мне нравится здравоохранение, я в нем родился — я уже третье поколение [в семейном бизнесе]. Ребенком, как и все дети, я любил машины и самолеты. Но, повзрослев, я понял две вещи: какую фундаментальную роль играет здравоохранение для человеческого существования и насколько интересен бизнес в этой отрасли. Потому что это очень комплексный бизнес, здесь ты не можешь быть конкурентоспособным только потому, что ты очень большой, или только потому, что у тебя есть уникальные месторождения в Африке, — здесь нужно конкурировать мозгами. В здравоохранении ты должен быть сильным в инжиниринге, биологии, физике, медицине и клинических испытаниях, в создании инфраструктуры — например, будучи биотехнологической компанией, мы были лучшими в строительстве фабрик и зарабатывали на этом больше денег.
— То есть Euromedic для вас — это долгосрочная инвестиция?
— В моем бизнесе есть два направления: управление активами, где я выступаю инвестором по умолчанию (я зарабатываю много денег, и мне надо их куда-то вкладывать, а своим людям я доверяю больше, чем чужим), и бизнес на здравоохранении — он долгосрочный.
— В здравоохранение вы инвестируете в основном в Европе?
— Да. Я очень хорошо знаю США, и у меня был очень хороший бизнес в США, но сегодняшний размер нашей команды заставляет нас сконцентрироваться в первую очередь на Европе. Конечно, мы хотели бы расширяться и дальше, и США — это одно из таких мест. Мы также смотрим на Россию, Индию, Китай, но сейчас и в Европе для нас достаточно места.
— Кстати, про вашу команду. Проходя по офису Ares, я увидел много свободных столов. Вы уволили людей или это для будущих сотрудников?
— Я всегда смотрю на далекую перспективу, поэтому покупаю больше земли, строю больший офис, чем мне нужно [в настоящий момент]. Кстати, обратили внимание, что все пустые столы — рядом с моим офисом? Дальше все переполнено, но менеджеры стараются сесть как можно дальше от меня. (Смеется.)
Честно говоря, не знаю, зачем мы построили так много открытых офисов. Наверное, это потому, что моя предыдущая компания была намного больше и сконцентрирована на одном бизнесе, а я всегда был поборником открытых офисов. Но реальность моей новой жизни такова, что у меня много бизнесов, которые очень далеки один от другого, и концепция открытого офиса в ней должным образом не работает. Когда один человек говорит про управление активами, соседний — про биотехнологии, а третий — про яхты… У нас два этажа, на другом — отдельные кабинеты.
— Бизнес-интересы в России у вас есть?
— Какая-то часть моих денег вложена в Россию, но не напрямую — у нас фонд фондов.
— Журнал Bilan ставит вашу семью на третье место в списке самых богатых в Швейцарии. На пятом — Виктор Вексельберг. Вы с ним когда-нибудь встречались?
— Нет, не встречался, но хотел бы познакомиться.
«Яхты — это гоночные машины»
— Как вы можете объяснить популярность Кубка Америки?
— Мне бы хотелось сделать его еще популярнее — поэтому ко мне кое-где враждебно настроены. Потому что некоторые хотят, чтобы кубок оставался очень эксклюзивным, я же считаю, что он должен стать более популярным, открытым для большего числа команд, а не быть гонками один на один.
У Кубка Америки большая история, но это не значит, что не надо предпринимать усилий, чтобы сделать его более современным. Надеюсь, я кое-что для этого сделал (в 32-м розыгрыше Кубка Америки в 2007 г. принимали участие 11 команд, финал проводился до пяти побед, Alinghi выиграла у команды Emirates Team New Zealand со счетом 5:2. — «Ведомости»). Думаю, что 32-й розыгрыш станет референсным для следующих розыгрышей кубка — как образец успешной регаты.
— Я в этом мире новичок. Но в начале февраля оказался в Валенсии и был поражен тем фактом, что обычные яхты преспокойно плавали, а суперяхты Alinghi и BMW Oracle ценой в сотни миллионов долларов выйти в море не могли — один день ветер для них был «слишком слабый», другой — «слишком сильный».
— А машины Formula 1 вы когда-нибудь на дорогах общего пользования видели?
— Видел — в Монако. В Москве у Кремля тоже регулярно устраивают заезды. Но эти яхты еще менее практичные средства передвижения, чем болиды Formula 1. Между тем исторически участницы Кубка Америки были самыми быстрыми яхтами своего времени, но при этом универсальными. Яхта Madeleine, победитель Кубка 1876 г., вплоть до 1907 г. работала торговым судном. А яхту Columbia, выигравшую Кубок Америки в 1958 г., и сегодня можно арендовать в порту приписки, Ньюпорте. Не думаете ли вы, что правила Кубка Америки нуждаются в пересмотре в сторону большей демократизации — например, только однокорпусные яхты вместо многокорпусных?
— Даже если это будут однокорпусные яхты, это не изменит того факта, что они — гоночные машины. В Окленде и в Испании у меня есть две однокорпусные Alinghi (на одной из них я выиграл Кубок Америки), и у нас существует проект по превращению их в чартерные яхты. Но я пурист. Для меня это то же самое, что взять скаковую лошадь и отправить ее в зоопарк катать детей. Она не для этого была рождена! Я люблю скаковых лошадей и предпочел бы оставить их в стойле до конца их дней, нежели заставлять их умирать в роли пони.
— Но если не менять правила, то яхты для Кубка Америки останутся забавой супербогатых людей: после 2007 г. многие страны отказались от участия в кубке именно из-за дороговизны их строительства. Вам интересно гоняться с двумя-тремя соперниками?
— Во-первых, ни в коем случае нельзя было проводить регату в Валенсии в феврале — и это было одним из пунктов судебных разбирательств.
Во-вторых, разве не русские — главные поклонники эксклюзивных, дорогих и непрактичных вещей? Я думаю, это в генетике мужчины. Я люблю гоночные яхты, другой любит скаковых лошадей, третий — маленькие [пасхальные] яйца…
— The Wall Street Journal сообщила, что Ларри Эллисон потратил $400 млн, чтобы его яхта BMW Oracle победила в кубке. Сколько потратили на Alinghi вы?
— 1/3 от этого.
— Оно того стоит?
— Стоит. Я управлял моей собственной яхтой. Это я люблю.
— Эллисон тоже поднялся на борт BMW Oracle во втором заезде в статусе «тактика»…
— Ага, в первом он убедился, что его яхта достаточно быстра, а потом поднялся (улыбается).
— Какие у вас отношения с Эллисоном?
— Они всегда были дружескими, мы пожали друг другу руки после регаты. Проблема в том, что его окружает очень большое количество людей; если удается пробиться через них, он очень приятный парень. Но сделать это очень сложно.
— В новом розыгрыше Кубка Америки вы будете участвовать?
— Ларри говорил, что [яхты для нового розыгрыша] будут стоить $5 млн — я не знаю, как такое можно осуществить. Возможно также, что у американцев будет несколько яхт — в этом случае их будет очень сложно побить: это как если бы один человек владел футбольными клубами Chelsea и Manchester United и они играли бы между собой и с вами. Я пока не решил, хочу выждать и посмотреть: пока было очень много слов, но никаких официальных заявлений.
Сын миллиардера, отец миллиардеров
— Ваша семья переехала в Швейцарию из Италии в середине 70-х…
— Очень давно, мне было семь лет.
— Кем вы чувствуете себя сейчас: швейцарцем или итальянцем?
— Я европеец. Я очень верю в концепцию единой Европы. Я итальянец, выросший в Швейцарии: я люблю жизнь, красоту, радости — то что любят итальянцы, но в то же время уважаю ценности, которые исповедуют швейцарцы: уважение к законам, долгосрочные перспективы. Я женат на англичанке, т. е. у моих детей все еще более комплексно.
— На каком языке вы говорите в семье?
— Родной язык моей мамы — французский. На итальянском я, естественно, тоже говорю. Мои дети ходят во французскую школу, но в семье мы говорим на английском. Для детей это очень хорошо, когда они сразу могут говорить на нескольких языках. Потому что самая большая проблема при изучении иностранных языков — страх совершить ошибку. В детстве ты легко теряешь этот страх, но в 18 лет это может и не случиться. Я вижу это по моей жене: она понимает французский, но боится на нем говорить, потому что начала его учить только в 18. А я, когда мы приезжаем в Испанию, говорю на каком-то испанском — должно быть, ужасном, — потому что журналисты, когда я предлагаю им разговаривать на английском, французском или итальянском, требуют, чтобы я говорил на испанском. И я говорю, мешая испанские и итальянские слова, и не боюсь.
— Вы унаследовали очень большое состояние и сделали его еще больше. В последние годы в обществе идет дискуссия: должны ли богатые завещать детям все свое состояние или только малую его часть, жертвуя остальное на благотворительность. Ваш выбор?
— Это сложный вопрос. Если вы хотите ограничивать детей, вам придется столкнуться с ситуацией, что многие вещи сегодня легко доступны. Я против того, чтобы запрещать [детям] телефоны, PlayStation, iPod, — это обречено на неудачу. Мои родители умудрялись меня очень жестко ограничивать. Я помню, как я хотел новые лыжи и не мог их получить — это было огромной проблемой. А сейчас вам просто не нужны собственные лыжи — каждый год вы можете брать напрокат новую пару. Мир совершенно изменился. Нам по-прежнему нужны ценности, но что в этом мире является ценностями? Думаю, единственный путь — это разговаривать как можно больше со своими детьми. Если у вас есть деньги, и даже если у вас их нет, вы будете избалованы обществом потребления. Поэтому так важны отношения с родителями — чтобы понимать, кто вы и откуда. Отношения, общие ценности — это то, ради чего стоит стараться, но это вещи неосязаемые. Наши родители контролировали нас в первую очередь в том, что касается материального. Думаю, что если мы думаем о будущем наших детей и хотим их контролировать, то нам надо контролировать их в том, что касается нематериального. Потому что вещи у них все равно есть или будут.
— Кто предложил вашей жене Кирсти создать женскую коллекцию одежды для Alinghi?
— Она бывшая модель и впервые сделала ее в прошлый раз, поскольку ей не нравилось, что было до этого. Та коллекция оказалась успешной, и мы предложили ей сделать новую. Яхтенная команда — это в основном мужчины, и нам нужен был кто-то, кто понимает, что понравится женщинам, а также детям.
— Вы поддерживаете свою жену в ее музыкальной карьере?
— Конечно. Она пела и писала песни, когда мы познакомились, она была успешной. Сейчас у нее контракт с Universal Music, тогда был с Warner Bros. Она собиралась устраивать турне, пришла к менеджеру Warner, а он говорит: «Вы изменились». Она сказала, что беременна, на что он ответил: «Рожайте ребенка, а потом обсудим вашу карьеру». Теперь у нас трое детей, старшей — девять, младшему — четыре года. Она уже отдала мне 10 лет своей жизни. Думаю, что это честно, если она займется тем, чем занималась раньше: я не хочу, чтобы через пару лет она мне сказала, что упустила шанс стать кем-нибудь, кроме как моей женой. Поэтому я очень рад тому, что она пытается делать. Теперь я иду на работу, она идет на работу — у нас здоровая сбалансированная пара, мы пытаемся быть современными: наши дети однажды нас покинут, поэтому это хорошо, если у нас будет чем заняться.
— У вас нет подозрений, что у Кирсти контракты с этими большими лейблами не из-за ее таланта, а из-за ваших денег?
— Первая реакция прессы, конечно же, такая. А она им говорит: «Не верите, что умею петь, — давайте сейчас спою». Она правда умеет хорошо петь, она настоящая — это не тот случай, когда деньги могут купить все.
Рождение легенды
22 августа 1851 г. королева Виктория наблюдала с борта своей яхты за финишем регаты вокруг острова Уйат, в которой принимали участие 14 британских яхт и представлявшая нью-йоркский яхт-клуб America. «Дозорный, яхты показались?» — «Да, Ваше величество». — «Кто первая? — «Америка». — «Кто вторая?» — «Второй просто нет, Ваше величество». За победу America получила серебряный кубок, на котором было выгравировано название яхты (по легенде он был сделан без дна по велению королевы Виктории, которая не желала, чтобы из приза пили). Так за призом закрепилось название «Кубок Америки».
Модель и певица
Жена Эрнесто Бертарелли Кирсти — дочь британского фарфорового магната, хозяина компании Churchill China Майкла Ропера, сообщает The Birmingham Post. В 1988 г. в возрасте 17 лет Кирсти стала Мисс Великобритания и заняла 3-е место на конкурсе «Мисс Вселенная». В 2000 г. написала в соавторстве песню Black Coffee, которая в исполнении группы All Saints держалась на 1-м месте в британском чарте на протяжении 20 недель.
Биография
Родился в Риме в 1965 г. В 1989 г. окончил Бэбсон-колледж в США, в 1993 г. получил степень MBA в бизнес-школе Гарварда. Занимается инвестициями через фонды Kedge Capital и Ares Life Sciences
1996 генеральный директор биотехнологической компании Serono, которая вскоре перешла к нему по наследству от отца
2002 член совета директоров UBS (до 2009 г.)
2007 продал Serono немецкой Merck KGaA
$10 млрд состояние Эрнесто Бертарелли и его семьи, по оценке Forbes, в 2010 г. (64-е место в списке богатейших людей планеты)
Справка:
Ares Life Sciences
инвестиционный фонд
Основан семьей Бертарелли для инвестирования в сектор здравоохранения.
Под управлением фонда – 500 млн евро.
Портфолио инвестпроектов: медико-технологическая компания Broncus Technologies, производитель медицинского диагностического оборудования Esaote, поставщик медицинских услуг Euromedic, фармацевтическая компания Santhera Pharmaceuticals.
