Собчак: — Евгений, разрешите приветствовать вас во всероссийском Доме плача…
Чичваркин: — Где?
Собчак: — Это у меня метафора родилась: в мусульманском укладе существует такое место, куда ссылают старых надоевших жен, – называется Дом плача. По-моему, Лондон стал для русского бизнеса таким Домом плача, куда насильно отправляется хорошо поюзанный властью человеческий материал, непригодный по каким-либо причинам к дальнейшему использованию. И вот поюзанные сидят и плачут – как бывшие жены или опущенные зэки…
Чичваркин: — Злое сравнение.
Соколова: — Зло – наше второе имя.
Чичваркин: — Я не плачу. Я нормально живу.
Собчак: — Не плачете? Судя по количеству ваших интервью, я бы так не сказала. «Ведомости», «Коммерсантъ», New Times, BFM, сага в журнале «Сноб»…
Чичваркин: — Статья в «Снобе» мне не понравилась.
Соколова: — Мне тоже. Художественно, но как-то мимо тазика. Автор, видимо, счел, что вы объект малоинтересный по сравнению с его собственными пиз…страданиями.
Чичваркин: — Как-то так…
Соколова: — Мы с Ксенией совсем другое дело! Ради этого интервью лично я бросила все дела. У меня есть к вам несколько очень важных вопросов. Но прежде разрешите сделать вам комплимент. Вы единственный человек в новейшей российской истории, победивший управление «К-38» МВД РФ, Бюро специальных технических мероприятий.
Чичваркин (скромно): — Спасибо.
Соколова: — Те, кто знают, о чем идет речь, понимают всю невероятную значительность того, что вы сделали. Я говорю о событиях 2005–2006 годов, когда сотрудниками МВД были конфискованы партии телефонов «Моторола» на астрономические суммы с целью, как выяснилось, дальнейшей перепродажи и вымогательства в особо крупных размерах. Тогда «кашникам» заплатили все, кроме вас.
Чичваркин: — Так и было. Причем масштабы катастрофы были таковы, что Герман Греф назвал историю с «Моторолой» позором для России.
Соколова: — В связи с этими событиями меня уже пять лет мучает вопрос. Как вам удалось тогда победить «кашников»? Говорили, что лоббист «Моторолы» зашел непосредственно к Путину? Это правда?
Чичваркин: — Да.
Соколова: — И кто же был этим лоббистом?
Чичваркин: — С Путиным говорила Кондолиза Райс.
Соколова: — Круто. Даже очень. Теперь понятна реплика про национальный позор. После тех событий несколько «кашников» оказались за решеткой. Они считали, что благодаря вам. Вам сейчас отомстили за это?
Чичваркин: — Я никого не сажал. Там, в общем, в результате срок никто не сидел – кто‑то лишился работы, кто-то уехал. Просто скандал вышел на такой уровень, что какие‑то меры были неизбежны. Отомстили – это не совсем про них. Они устроены гораздо примитивнее, чем вы думаете. Они просто хотели денег, полученных мной от продажи «Евросети». Они их даже уже поделили. Мне неоднократно звонили в Лондон и называли сумму, исчисляющуюся десятками миллионов, которой будет достаточно, чтобы отозвать запрос об экстрадиции.
Соколова: — Евгений, прошу прощения, что я все не о вас, а о своем, о девичьем, но вы в некотором смысле для нас бесценный источник знаний. Вы общались с людьми из управления «К» – во-первых, лично, во-вторых, долго. Расскажите, какие они – те, кто наводит ужас на серые рублевские селения?
Чичваркин: — У них основное ухо. Это ухо, которое слушает все.
Соколова:- Кроме «скайпа».
Чичваркин: — Правильно. За то, что они слушают все, им можно е…ть кого угодно. Им кто-то когда-то сказал: ребята, это ваша поляна. Все, что найдете, что в рот полезло, – все ваше. В 2005 году они увидели, что рынок растет, и стали всех грабить. Их доход только за 2005 год — около $50 млн наличными. Кто-то грабился спокойно и легко. Ему говорили: отдай бабки, и он отдавал. А я не стал отдавать. Я считаю, что я имею право на продукты своего труда.
Собчак: — И вы всерьез считали, что вам позволят не платить? Вы же делали деньги в стране, которая вся, сверху донизу, живет по этим правилам.
Чичваркин: — Я сам себя амнистировал в 2005 году, когда у меня появилась возможность встать на белую дорогу. Как только она появилась, мы сделали это первые. Я понял, что можно дышать полной грудью, можно высказывать свое мнение, можно участвовать в жизни страны, менять что-то к лучшему…
Собчак: — Вы нас разыгрываете?
Чичваркин: — Вовсе нет. Я считаю, что человек имеет право на результаты своего труда, своего творчества. Он имеет право сам получать то, что заработал. Я хотел быть свободным.
Собчак: — Ваша тяга к свободе представляется… немного вынужденной. Удивительно, что свободы вам захотелось ровно в тот момент, когда вас отпихнули от кормушки. До этого дела шли отлично, не так ли?
Соколова: — По-моему, Ксения права. Есть некая point of no return – «точка невозврата», после которой человек вдруг резко меняет свои взгляды. Очевидно, что, существуя внутри системы, вы знали свое место и до какого-то момента играли по ее правилам. Затем ваши прибыли резко возросли, и столь же резко возросли ваши амбиции. В этот момент вам довольно грубо напомнили, кто в нашем говноотечестве король, а кто у параши – пришло управление «К» и велело бабки сдать. Вы решили, что способны переиграть упырей, и в самом деле чудесным образом переиграли. Но, как выяснилось, ненадолго. Для меня в этой истории самое интересное вот что: вы действительно считали, что способны победить cистему?
Чичваркин: — Я не хочу называть это системой. Порождение у…бищных, недалеких мозгов не может называться системой. Речь идет скорее о некоторой схеме принятия решений.
Соколова: — Называть можно как угодно. Чтобы читателям было понятно, давайте определимся, что мы имеем в виду. Я утверждаю, что в России на сегодняшний день создана действительно уникальная по своей эффективности и безнравственности система обогащения группы лиц, аннексировавших власть. Уникальна система прежде всего масштабом: подобные структуры обычно представляют собой локальные, например, территориальные или этнические мафии, но нигде, за исключением, пожалуй, совсем дремучей Африки, такого рода криминальные группировки не управляют целой страной. Принцип действия «системы» прост как валенки: каждый, кто пытается делать бизнес внутри нее, оказывается замазан, так как установленные законы представляют собой чудовищный бред и не нарушить их невозможно. Причем отсутствие настоящих законов и вседозволенность до определенного предела позволяет участникам рынка получать сверхприбыли и неизбежно развращает их – так что разного рода правонарушения они совершают легко, ошибочно считая свое положение неуязвимым.
Собчак: — Кстати о правонарушениях. Вы своего экспедитора в Оби топили?
Чичваркин: — Почему в Оби?! Почему не в Лене, не в Иртыше?! Нет, конечно.
Соколова: — Но неизбежно наступает момент, когда слышен роковой бой курантов – и нарисовывается управление «К» с лапкой ковшиком, компроматом и предложением отдать компанию за 3 процента стоимости. И вы не можете от этого предложения отказаться. Сорри за длинный монолог – но я повторяю свой вопрос: неужели, имея 5000 магазинов в 8 странах СНГ и получая фантастическое по любым меркам бабло, вы всего этого не понимали? Или надеялись, что вы крутой и лично вас это не коснется?
Чичваркин: — Я просто не думал, что они настолько тупо всеядны. Я думал – вот растет груша, даже если ты хочешь ее сожрать, ты подожди, пока она созреет, из зеленой превратится хотя бы в розовую. Но у этих людей нет мозгов – у них есть только такая чавкающая субстанция – желудок, который, еще не освободившись, уже пытается затолкать в себя еще – и поэтому в конце концов лопнет.
Собчак: — Но пока субстанция все прекрасно переваривает и ни разу не подавилась. Как вы думаете, что с ней делать?
Чичваркин: — Вам или мне? Я ничего не буду делать, потому что такая система устраивает доминирующее количество людей в стране, где я больше не живу.
Соколова: — Я думаю, их устроило бы, даже если бы их каждое утро посыпали дустом. Лишь бы телик показывал. Но это уже совсем другая и очень печальная история.
Чичваркин: — При этом каждый из них – это один голос. Конечно, существует небольшой думающий слой. Но представители этого слоя не могут голосовать за пятерых.
Собчак: — Зачем же вы участвовали в выборах? Разве это не была попытка договориться с Кремлем?
Чичваркин: -Отнюдь. Я искренне верил! Если бы в 2007-м мне дали провести избирательную кампанию, я бы победил.
Собчак: — Правда?
Чичваркин: — Вы не видели цифр!
Соколова: — Зато мы видели честные красивые глаза господина Чурова.
Чичваркин: — Я дал согласие на участие в выборах в декабре 2007 года, а уже весной я понял, что будет кризис. Первый раз в ноябре я почувствовал холодок, но потом были новогодние продажи, а для ретейла это праздник. Еще кредитов раздавали людям много, люди счастливы, волна бабок. Я на момент продажи компании, уже в кризис, в день имел 15 миллионов долларов прибыли кешем. Разумеется, упыри не могли этого стерпеть. Как такое вообще может существовать?! Как этот цветной пи…рас может контролировать 15 миллионов наличных долларов в сутки?! Он кто? И через месяц начался наезд.
Соколова: — Меня удивляет одно: когда вы рассуждаете про чавкающую пасть системы, перед нами здравомыслящий человек, но как только дело доходит до вашей роли в этой истории – создается ощущение, что вы – Бэтмен и хотели спасти Отечество.
Собчак: — Просто Евгений Чичваркин очень любит вые…ваться.
Чичваркин: — Вот! Я этого ждал! Я ждал, когда вы скажете: «Он вые…вается»!
Собчак: — Вы же разумный человек. Вы же видели, чем заканчивают те, кто много вые…вается в нашей стране?
Чичваркин: — Я задумывался над этим.
Собчак: — И к чему привели ваши размышления?
Чичваркин: — К тому, что я отправил ребенка учиться в Лондон. И стал постепенно подыскивать здесь дом.
Собчак: — То есть вы хотите сказать, что ваш отъезд был продуманным решением? Но совершенно очевидно, что это не так, вас вынудили бежать. Вот если бы вы заранее спокойно продали компанию, перевели счета…
Чичваркин: — Тогда это было бы интервью с другим человеком.
Собчак: — Почему же вы, как умный грамотный человек, бизнесмен, не разобрались в ситуации?
Чичваркин: — Не успел. Тоталитарное давление резко начало усиливаться. Начались аресты, давление на моих сотрудников. Я понял, что мне угрожает физическая расправа. Меня в любой момент могли арестовать и просто убить в тюрьме, чтобы я замолчал.
Собчак: — Все сходится. Перед нами очередная жертва кровавого режима. И все-таки, Евгений, может, дело не в тяге к свободе, может, уехать самостоятельно вам не позволял наркотик в виде 15 миллионов кешем в сутки? Очевидно же, что таких денег вам нигде, кроме как в криминализированной и коррумпированной России, не поднять?
Чичваркин: — Я эти деньги заработал. И я считаю, что тем, что я заработал, я имею право распоряжаться самостоятельно и никому не платить. В стране, где я сейчас живу, этот принцип является священным. Точно таким же, как право носить такую одежду, как ты хочешь, или косичку на голове.
Собчак: — То есть вые…ваться.
Чичваркин: — Да. Но в рамках законности, чтобы никому не мешать. Я называю Англию «страной пристегнутых панков».
Собчак: — А есть что-нибудь, что вам в Лондоне не нравится?
Чичваркин: — Да! Тут «пламберы» – сантехники румынские дико тупые!
Соколова: — Вообще, Евгений, надо сказать, что легких путей в жизни вы не искали. Не секрет, что в нашей стране вые…ваться – пожалуй, самая дорогая опция из всех возможных. Сидели бы как все под плинтусом, носили серенький Brioni, пили водку с депутатами, «кашникам» тихо заносили, и денег бы было – «во». Неужели носить штаны с «огурцами» и дурацкую косичку важнее, чем иметь миллиард?
Чичваркин: — А у меня это с детства. Я же в совке рос. Моя мама была инженером-экономистом. Папа летчиком. Обычная семья. Свою тягу к независимости я выражал тем, что ходил в школу в ярко-красном английском свитере.
Соколова: — Да, возможностей для самовыражения совок давал немного.
Чичваркин: — Но я их находил! Помню, мы с товарищем, чтобы произвести впечатление на девушек, привязывали бороды из ваты, а я еще папины очки надевал с зелеными линзами, как у Егора Летова, и в таком виде ходили по улицам.
Собчак: — Нет, что ни говори, а все-таки Евгений Чичваркин – настоящий е…нат!
Чичваркин: — А я считаю, что е…нат – это круто! Количество е…натов – показатель свободы. Вот достроят вам суверенную демократию, фиг вы с ватной бородой по улице походите.
Соколова: — Согласна, е…натом действительно быть лучше, чем вые…нным.
Собчак: -Но в данном случае, дорогая, перед нами как раз уникальный случай. То есть вые…нный е…нат.
Соколова: — Очень вежливо!
Чичваркин: — Почему-то я на вас, девчонки, даже не обиделся.
