Американские контролеры качества огорошили: проверили 400 брэндов губной помады, и во всех обнаружили следы свинца. В пятерку самых "свинцовых" попали достаточно дорогостоящие продукты от Procter & Gamble, Revlon, L’Oreal и Maybelline. Помадный свинец не угрожает жизни, если не потреблять его килограммами, успокоили контролеры. Однако тут же добавили, что на формирующийся мозг подобные дозы могут оказать угнетающее действие, в частности, подавив способности к математике и другим точным наукам.
Во времена Марии Склодовской-Кюри помада, наверное, была качеством получше, а в целом доминирование на этом поле мужчин теперь поддается простому объяснению: они не пользуются помадой.
Парадокс, но меньше всего ядовитых компонентов удалось обнаружить в малопрестижной марке "Багама-Мама", самой дешевой из всех проверенных фирм, выпускающих атрибуты дамского кокетства. Ее продукция обычно довольствуется в Нью-Йорке прилавками магазинов для бедноты вроде "99 центов".
Жизнь постоянно опровергает расхожий штамп о том, что цена непременно отражает качество. Тем не менее, женский рассудок, даже не пораженный свинцом, тянется к известным раскрученным фирмам, а не к "Багама-Маме".
Косметолог из престижного российского салона, например, заверяла меня, что благотворным воздействием на кожу обладают только те крема, стоимость которых выше 30 долларов за баночку. Испытав на себе примазки и за 1 доллар, и за 100, я, честно сказать, не заметила большой разницы в конечном результате.
Почему-то всегда попадаю в тот допускаемый аннотацией незначительный процент потребителей, на который рекламируемый эффект продукции не распространяется. Хотя, конечно, откручивать золотую крышечку с фарфоровой розовой баночки, увенчанной известным логотипом, гораздо приятней.
Парадокс Веблена
Загадку потребительской души наиболее всесторонне описал американец Торстейн Веблен, научно обосновавший, что чем дороже какой-то предмет, тем вожделенней он становится. И, конечно, тюбик помады за 50 долларов, пусть с ядовитым свинцом, куда желанней купленной по бросовой цене какой бы там ни было распрекрасной "Мамы".
Нынешние короли ресторанного меню — лобстеры — во времена Веблена были чем-то вроде советской "ливерки" или современного "Роллтона". Порядочные нью-йоркские горничные при трудоустройстве считали своим долгом даже оговорить отдельным пунктом контракта, что их не будут кормить этими отвратительными десятиногими чаще, чем дважды в неделю. А ныне зажиточная публика охотно выкладывает круглую сумму за то, от чего лет 150 назад плевалась даже прислуга.
Есть ли в этом блюде, над которым приходится трудиться со щипцами, столь откровенные вкусовые преимущества, или оно очаровывает ароматом ценовой элитарности, недоступной плебсу?
Ну как тут не вспомнить пелевинское — "если бы кокаин продавался в аптеках по двадцать копеек за грамм как средство для полоскания при зубной боли, его нюхали бы только панки — как это, собственно, и было в начале века. А вот если бы клей "Момент" стоил тысячу долларов за флакон, его охотно нюхала бы вся московская золотая молодежь".
За три буквы
Не хочу никого обидеть, но всегда поражаюсь несуразной цене сумок в магазине Louis Vuitton, главной дизайнерской находкой которых является монограмма компании. "Аксессуары, безупречные в денежном отношении", — охарактеризовал бы Веблен этот самый дорогой бренд.
Но что кроме беззастенчивой эксплуатации человеческой слабости к показному потреблению заложено во многих самых престижных логотипах, приманивающих, словно магнит?
В новогоднюю ночь на улицы вокруг Таймс-сквер, как только схлынула полиция, выскочили чернокожие ребята, разложив на асфальте своих "луи виттонов" — аккуратно упакованных в целлофан, с любовно обернутыми в папиросную бумагу замочками — чтобы не оцарапались случайно. Оригиналы стоят тысячи долларов, "двойников" продавали по шестьдесят баксов.
"А можно по тридцать?" — полюбопытствовала я. "Можно!" — мгновенно ответил продавец. В Чайна-Тауне можно купить и по пятнадцать — и это, в общем-то, при одинаковой затрате трудовой силы на производство и настоящей сумочки, и ее подделок.
Когда на волне кризиса 2008 года напуганный нью-йоркский потребитель урезал траты на товары роскоши, местные кутюрье не пошли на снижение цен по принципиальным убеждениям — если платьице из двух лоскутков пустить ниже тысячи долларов, ты уже никогда не вернешься в категорию престижных обретений "праздного класса".
Тысячу раз был прав Веблен: индивид никогда не будет настолько удовлетворен результатом своего завистнического сопоставления, чтобы в борьбе за денежную престижность не иметь охоты поставить себя еще выше своих соперников. Жажду богатства в силу ее природы почти невозможно утолить в каждом отдельном случае, и самые богатые люди будут стремиться превзойти всякого другого в накоплении материальных ценностей.
Внешняя атрибутика — одно из самых впечатляющих полей соперничества. В середине XIX века критик нравов Веблен возмущался "постоянной сменяемостью стилей" в одежде. Что бы он сказал сейчас, если прошлой зимой был в моде "монохромный лук", а нынешней — без нарядов цвета "спелой хурмы" вроде как и в люди выйти не пристало.
Статусные символы меняются на наших глазах с космической скоростью — давно ли это были американские джинсы, потом малиновый пиджак с золотыми пуговицами, к нему полагался пейджер, мгновенно вытесненный мобильным телефоном, уложенным в карман пиджака от Hermes.
Ученые полагают, что так называемые "статусные товары" — это суть все те же трофеи наших доисторических сородичей, типа ожерелья из скальпов поверженных врагов. Хорошо хоть конкурентная борьба стала обретать более миролюбивые формы, направив пары в накачивание потребительского рынка.
Как человек своего времени, я понимаю, что для верного позиционирования надо носить Versace, душиться Chanel и доставать из сумочки Louis Vuitton помаду Yves Saint Laurent с гипнотизирующим логотипом из трех букв.
Предполагается, что все эти атрибуты, особенно вместе взятые, вызывают у окружающих автоматическое уважение к обладателю. В моем сознании не укладывается только одно — как Махатма Ганди смог изменить мир, будучи обернутым всего-то в белую тряпочку?..
