Если кто-то ворует как в последний раз, то, вероятнее всего, он боится, что этот раз и в самом деле станет последним. В ситуации неопределенности или экономического кризиса выбор в пользу нечестного поведения вообще становится привлекательнее, особенно если к нему снисходительны и общество, и государство.
Время воровать
Угрозы бизнесу, связанные с хищениями и коррупцией, за последний год возросли. Небольшое исследование, проведенное по просьбе "Денег" компанией Online Market Intelligence (в опросе приняли участие 2,5 тыс. человек по всей стране), показало, что с этой точкой зрения согласны 48% россиян, лишь 12% склоняются к противоположной оценке. Еще 41% считают ситуацию неизменившейся, но все же скорее плохой, чем хорошей: из общего числа респондентов угрозу коррупции в регулирующих органах назвали несущественной для бизнеса либо такой угрозой, которая успешно нейтрализуется, 11%, угрозу хищений со стороны топ-менеджмента — 17%.
Подобные результаты можно объяснять личными наблюдениями респондентов, а можно — информационным фоном, как это делают представители ВЦИОМа, по опросам которого коррупция с результатом 45-47% с декабря 2013 года удерживает третье место в списке наиболее важных для страны проблем. А можно еще и тем, что экономика входит в рецессию и бизнес все больше страдает от неопределенности экономической ситуации (напомним, согласно апрельскому опросу Института экономической политики имени Гайдара, на нее жалуются 37%, чего не случалось с парламентских выборов,— см. "Деньги" от 21 апреля). Для воровства и мошенничества — самое время.
Потому что мошенничество, напоминает Алина Попадюк, директор департамента Forensic (финансовых расследований) компании Deloitte, "становится результатом сочетания трех факторов: наличие мотивации или давления для совершения мошенничества, возможности совершения мошенничества и возможности обосновать свои действия". А экономическая неопределенность предлагает удобное рациональное оправдание — возможность потери доходов — и усиливает мотивацию. Причиной воровства может стать практически что угодно — от реальных или предполагаемых материальных проблем до стремления поддерживать высокий уровень жизни. В практике Попадюк был случай, когда мошенником двигало желание в преддверии кризиса быстрее погасить ипотеку.
Окно возможностей
По сути, все решают алчность и страх. "В нестабильной ситуации люди боятся увольнения, изменения функционала или сокращения денежных потоков. Когда экономическая ситуация нормальная и компании получают прибыль, они позволяют своим сотрудникам воровать. Они знают, что люди воруют, но считают, что ничего страшного, пусть воруют, компания свою маржу получит,— делится своими наблюдениями Андрей Новиков, партнер в группе по расследованию мошенничества и содействию в спорных ситуациях компании Ernst & Young в СНГ.— В кризис маржа сокращается, компании начинают экономить и перекрывают эти каналы. И, когда человек чувствует, что такое изменение может произойти, он начинает напоследок набирать себе сколько может".
Уровень хищений растет, причем основной вклад в этот процесс вносит высший менеджмент. "По статистике, две трети ущерба компаниям наносят топ-менеджеры,— говорит Новиков.— Значительную часть ущерба наносят сотрудники среднего звена. Воровство на низших уровнях — это мелочи". В исследовании Online Market Intelligence лишь 18% респондентов назвали хищения менеджеров среднего звена одной из основных угроз потерь для бизнеса, 40% сочли ее существенной (против 33% и 50% для высшего менеджмента). Все это, конечно, не значит, что воровства на низших уровнях нет, но для масштабного воровства там возможностей гораздо меньше.
Согласно исследованию, проведенному в 2011 году российским отделением Ассоциации сертифицированных специалистов по расследованию хищений (ACFE), наибольшие потери связаны с капительным строительством — "в среднем 45,7% от общих затрат на данный процесс", инвестиционными проектами — 44,9%, закупками сырья и материалов — 37,5%. Цифры с тех пор не уточнялись, но основной вывод остается актуальным. "Высокий риск мошенничества в таких видах деятельности, как строительство, инвестиции, закупки, связан с двумя факторами. Это высокая доходность злоупотреблений, связанных с этим, и возможность уйти безнаказанным,— считает Новиков.— Например, любой эксперт будет смотреть стройку — и, если отклонения составляют 30-40%, он ничего не докажет. Можно понять, что происходит, но доказать очень тяжело".
Новые искушения
Особенности ведения бизнеса, характерные для развивающихся стран, открывают дополнительные возможности для воровства. Такой особенностью является, в частности, отсутствие привычки оценивать риски. "Во-первых, оценка требует затрат определенных ресурсов. А во-вторых, чтобы это не было пустым занятием, по итогам этой оценки нужно что-то делать. А это еще больше ресурсов, и часто для того, чтобы минимизировать тот или иной риск, нужно менять систему, принимать какие-то политические решения. Людям просто неохота это делать. Потому что они еще не обожглись",— рассуждает Новиков. Впрочем, это может быть и результатом того, что "люди, которые делали бизнес еще в 1990-х или в начале 2000-х и продолжают сейчас, относятся к рискам снисходительно, потому что они решают очень серьезные вопросы".
Готовность принимать больше рисков, чтобы больше зарабатывать (потому что на развивающемся рынке, если не рисковать, нельзя заработать вообще ничего), может привести, например, к покупке компании без детального ее исследования. "Посмотрел — о, надо приобрести! И, вместо того чтобы провести аудит, проверить, действительно ли у нее есть те активы, о которых заявляют владельцы, и перспективы такие радужные, как они говорят, покупатель просто на уровне подсознания определяет, врут ему или не врут",— рассказывает Новиков. "Когда ты приобретаешь непонятно что и принимаешь решения непонятно о чем, это дает людям, которые с тобой работают, определенный люфт. Они могут сказать, что компания стоит не 100 руб., а 120, а ты специально этого не проверял, ты эти плюс-минус 20 руб. не подсчитаешь, а они за то, что собственник купит компанию по завышенной цене, получат откат".
В исследовании, посвященном факторам рисков хищений, которое ACFE проводила в 2013 году совместно с Ernst & Young, одним из важных индикаторов такой угрозы названо необоснованное сосредоточение ключевых полномочий, что не редкость в российских компаниях. Намерения могут быть самыми благими: "Люди получают много ответственности, потому что ее не с кем делить, недостаточно квалифицированных и доверенных кадров. Я много раз видел, когда один человек занимает несколько топ-менеджерских позиций (до пяти) и ни о каком разделении полномочий речи не идет,— говорит Новиков.— Это не всегда значит злоупотребление, но это значит бесконтрольность. И в конце концов это приведет к злоупотреблениям".
Варианты нормы
Вероятность того, что во время кризиса возможности для хищений будут реализованы, растет не только из-за стремления потенциальных преступников "запрыгнуть в последние вагоны уходящего поезда", как выразилась Попадюк, но и из-за характерного для такого времени падения корпоративной культуры, считает Новиков. "Если в обычное время собственники задавали тон: "Мы не коррумпируем чиновников, не воруем, платим все налоги, платим все белые зарплаты",— то во время кризиса такие вещи отходят на второй план, потому что предприятию нужно просто выжить. И вниз транслируются уже другие сообщения. Люди видят, что для того, чтобы получить какие-то контракты, компания платит взятки, и думают: "Теперь и нам можно, раз такие дела пошли". А если еще сокращается персонал, который это отслеживал — комплаенс-офицеры, внутренние аудиторы, служба безопасности,— все разваливается очень быстро".
По сути, воровство в этом случае становится вариантом поведенческой нормы, и это тоже не новость ни для российских компаний, ни для российского общества. Несколько лет назад сотрудники Пензенского госуниверситета решили исследовать причины девиантного поведения рабочих на местной автобазе. 33% работников признали, что на воровство все закрывают глаза, "главное — не попасться с поличным". А судя по наблюдениям президента фонда "Индем" Георгия Сатарова, воровство даже может восприниматься как проявление хозяйственности. "Идет фокус-группа с гражданами небольшого городка,— рассказывает Сатаров.— И вот они говорят про своего мэра: "Да он ворюга! Такой дом себе отстроил!" — "А что ж вы за него голосуете?" — "Ну он такой классный. А какой дом он себе построил!" Это образец поведения, и это повсеместно".
По мнению Сатарова, у этого явления "абсолютно советские корни" — неуважение к частной собственности, но свежих образцов такого поведения государство предоставляет гражданам в избытке. Цитировать, как именно в 2006 году бывший глава ЦБ Виктор Геращенко охарактеризовал судьбу активов ЮКОСа, сейчас невозможно (в силу запрета на употребление в СМИ нецензурных выражений), но это и не нужно. Перед глазами есть примеры крайне неудачных медийных кампаний вокруг дела подмосковных прокуроров, в 2011 году обвинявшихся в "крышевании" игорного бизнеса, или дела экс-министра обороны Анатолия Сердюкова. Проблема даже не в том, что все эти дела развалились, а в том, что началось все с обысков и арестов под телекамеры, а потом, как выразилась директор центра "Трансперенси Интернешнл — Р" Елена Панфилова, "все свободно идут гулять, отдыхать, пиво пить": "Это все категорическим образом посылает сигнал: "Ребята, делайте что хотите". Лучше ничего не делать, чем обещать, пугать и ничего не делать. Это производит совершенно фантастический обратный эффект".
