Тема циклов Кондратьева» стала в последнее время очень популярной, хотя и, во многом, деструктивной, поскольку многие считают, что экономический рост начнется «сам собой», по мере того, как «кондратьевская зима» сменится аналогичной «весной». Я уже много раз высказывался на эту тему, однако в большинстве случаев это были достаточно случайные и обрывочные рассуждения, поэтому мне хотелось бы дать более или менее полное описание моего взгляда на этот феномен.
Прежде всего, общие критические рассуждения. Во-первых, как нас учит теорема Фурье, любая функция на отрезке может быть разложена в сумму периодических (циклических) функций. И если рассматривать, например, мировую экономику за последние 250 лет, то не исключено, что среди этих циклов есть и 20-30 летние. Беда только в том, что если взять, скажем, немножко другой отрезок, то и циклы могут получиться другими.
Во-вторых, сторонники теории циклов так и не могут дать убедительное экономическое (или, хотя бы, социологическое) объяснение тому, как и почему происходит развитие технологий, которое, по их мнению, дает старт очередному циклу. Почему новые технологии не могут появиться на вершине цикла? Почему они непременно «выстреливают» на его дне? Ну, и так далее. Пока я слышал только общие рассуждения, которые фальсифицируются такими же общими словами – но четкого и внятного объяснения пока не видно.
В-третьих, люди, которым я доверяю, рассказывали мне, что строгие статистические расчеты не показали наличия «циклов Кондратьева». Точнее, циклы такого периода есть, но по разным отраслям и регионам они не совпадают. Не удивительно, что сами сторонники теории Кондратьевских циклов называют разную их периодизацию.
И в этой ситуации я считаю необходимым дать собственное объяснение этому феномену, тем более, что наша теория кризиса дает для этого все основания. Итак, ключевой момент нашей теории кризиса – понимание того, что ключевым моментом в развитии в эпоху НТП является углубление разделения труда. Отметим, что это понимание было еще у натурфилософов XVII века, которые рассматривали то, что мы сегодня понимаем под экономикой, как явление природы. «Как понять, какой из двух городов богаче, — пишет один из них, — для этого достаточно посмотреть на количество профессий, которым владеют его жители. Чем больше профессий – тем богаче город». Мы бы сегодня сказали – чем выше уровень разделения труда, тем выше производительность, тем больше прибавочный продукт.
Следующий шаг – Адам Смит, который отметил, что максимальный уровень разделения труда, определяемый в рамках замкнутой экономической системы, определяется его размерами. Отсюда вывод – уровень разделения труда растет в замкнутой системе до некоторого момента, а дальше – она начинает стагнировать. Мы назвали этот кризис кризисом падения эффективности капитала.
Отметим, что для Смита или, скажем, Маркса, это кризис был довольно абстрактной вещью. Хотя понимание того, что Земля ограничена, автоматически ввело в обиход политэкономии (как назвал эту науку А.Смит) понимание того, что НТП, а значит, а капитализм, принципиально ограничены во времени. Но эту тему я уже рассматривал неоднократно, сейчас же только отмечу еще один принципиальный вывод: резкое расширение рынков сбыта неминуемо влечет за собой рывок в развитии – углубление разделения труда.
Если мы посмотрим на XIX век, то увидим феномен, который Ленин и марксисты начала ХХ века назвали законом «неравномерного развития», суть которого состояла в том, что страны, вступающие на путь капиталистического развития позже, развиваются быстрее. В рамках нашей теории этот закон следует интерпретировать так: те страны, которые начинают формировать собственную, самодостаточную систему разделения труда, то есть то, что мы назвали «технологической зоной», реализуют проект догоняющего развития и развиваются очень быстро, причем быстрее предшественников, за счет использования их опыта.
При этом нужно учесть, что если страна просто строит капитализм, а своей системы разделения труда создать не может, то особо высоких темпов роста она долго показывать не может. Типичный пример – страны Латинской Америки в начале ХХ века: пока они «окучивали» внутренние рынки – активно развивались, как только стало понятно, что они слишком малы для создания собственных технологических зон – развитие резко замедлилось. Да и пример России в этом смысле показателен – какие уж у нас темпы роста …
А темпы роста были во Франции в конце XVIII века – но они были «сбиты» Великой французской революцией и наполеоновскими войнами, после чего Франция прочно вошла в Британскую технологическую зону. Они были высокими в Германии, которая сформировала свою технологическую зону к 70-м годам XIX века, в США, которые это сделали на пару десятилетий позже и, наконец, в Японии, которая это сделал в начале прошлого века.
Отметим, что Россия остановилась на аграрной проблеме, не решив которую создать нормальный внутренний рынок для машиностроения было невозможно. Решить эту проблему попытался Столыпин – и его попытка закончилась провалом. А потом ее решил Сталин – завершив таким образом череду создания независимых технологических зон.
Так вот, в каждой из этих зон на момент создания был мощный рывок – но он происходил не одновременно, а временные разрывы были достаточно неустойчивыми – почти 100 лет между Британией и Германий и около 20 – между Германией и США. Рост СССР вообще приходился на спад в остальных ранее созданных зонах.
С точки зрения теории кризиса, ситуация понятная – в конце XIX века три первые технологические зоны исчерпали возможности для внутреннего роста, начался первый кризис падения эффективности капитала. Ее пытались преодолеть I Мировой войной – и это не получилось, Германия устояла, хотя ее лишили части колоний и независимой финансовой системы. А вот Япония продолжала развиваться, как и возникший СССР – первая, за счет захвата азиатских территорий, второй – за счет освоения внутреннего рынка.
Второй кризис падения эффективности капитала начался в 30-е годы и закончился после II Мировой войны. И вот тут две технологические зоны – победители, начали бурно развиваться, а Германия (точнее, Германии) и Япония ждали, когда их включат в свою систему разделения труда победители. Этого же ждала и Британия, которая во время войны не смогла поддержать своего статуса лидера технологической зоны.
Новый кризиса падения эффективности капитала начался в СССР в начале 60-х, но длился очень долго, в связи с плановым характером хозяйства. В США он же начался в начале 70-х, и происходил очень резко, я уже описывал этот момент. А затем СССР распался, и США получили возможность последний раз расширить рынки сбыта. Этот момент очень хорошо виден на графиках, скажем, расширенной долларовой денежной массы, но при этом эффект был не очень заметен, поскольку денежные власти США уже имитировали расширение рынков сбыта путем кредитования спроса с началом «рейганомики» в 1981 году.
Сегодняшний кризис – это очередной кризис падения эффективности капитала и из него уже быстрого выхода нет – поскольку расширять рынки сбыта больше невозможно, они даже будут падать в связи с исчерпанием механизмов стимулирования спроса. А это значит, что никакой «кондратьевской весны» быть не может – должна произойти смена модели развития. В ней, конечно, могут появиться и другие долгосрочные циклы, но они будут построены на совершенно других механизмах.
Отметим, что наши рассуждения, в отличие от выводов сторонников «Кондратьевских циклов», построены на понятных и, в общем, легко проверяемых механизмах, и, самое главное, воспроизводятся в истории несколько раз. Всего кризисов падения эффективности капитала за последние 150 лет было 4, первый – на грани XIX-XX веков, второй – в 30-е годы (и он не затронул половину мира), третий – в 70-е годы (точнее, для двух зон начало и конец этого кризиса не совпали, а Китай он вообще не затронул), последний и глобальный идет сегодня.
И мне кажется, что наша теория объясняет долгосрочные циклы куда убедительнее – впрочем, как всегда, на этот счет будут разные мнения.
