Если война санкций продолжится и Россия попадет в опалу международного сообщества, это заметно отразится на нашем столе, полном импортных продуктов. Сможем ли мы в таком случае прокормить себя сами?
Авторы масштабного исследования "Продовольственная безопасность в России: мониторинг, тенденции и угрозы" — Наталья Шагайда и Василий Узун, директор и ведущий научный сотрудник Центра агропродовольственной политики Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ,— поделились с "Огоньком" результатами своих многолетних наблюдений за тем, как и чем питается страна.
— Есть ли продовольственная независимость у суверенной России?
Наталья Шагайда: В современных условиях никто, разумеется, не требует от государства всем себя обеспечивать, отказавшись от импорта. Потребности у каждого человека свои: кому-то хочется подсолнечного масла, а кому-то оливкового. В последнем случае мы всегда будем импортозависимыми, так как оливы у нас не растут. Есть, однако, пороговые уровни продовольственной независимости, к превышению которых Россия стремится. Эти уровни установлены по зерну, картофелю, мясо- и молокопродуктам, сахару и растительному маслу, соли и рыбной продукции. Они указаны в Доктрине продовольственной безопасности от 2010 года. И вот эти пороговые значения в России достигнуты и превышены по зерну, картофелю, растительному маслу и сахару. Причем по зерну и растительному маслу существенно. По мясу в целом уровень независимости пока на 9 процентов ниже требуемого, однако по мясу птицы он уже превышен. Увеличивается производство свинины. А вот с молоком и говядиной ситуация явно ненормальная. Тревожно, что производство молока в стране не только не увеличивается, а снижается год от года, хотя в отдельные периоды казалось, что тенденция падения переломлена. Импортные поступления остаются крайне важными: по сыру, например, импорт составляет немногим менее половины всего потребления, по сливочному маслу — треть. А в случае с говядиной мы обеспечиваем себя только на 37,7 процента.
— Это опасно?
Василий Узун: В свете последних событий такие показатели начинают волновать, хотя в обычное время речь идет просто о тенденциях: наращиваем мы производство отдельных видов продовольствия или снижаем его. Обилие импорта в тех сферах, где мы могли бы выгодно обеспечивать себя сами, говорит, по крайней мере, что мы плохо используем часть своих конкурентных преимуществ. В России, как известно, множество земель сельхозназначения в неблагоприятных зонах, после краха СССР они перестали распахиваться — здесь бы и устроить пастбища, увеличивать поголовье крупного рогатого скота. Однако же не получается, почему — отдельный вопрос. Потом действительно, сегодня продовольствие стало элементом геополитики. Не раз высказывался тезис, что российское эмбарго на вывоз хлеба в 2010 году оказалось одним из факторов, спровоцировавших "арабскую весну". Если уж мы хотим закрепить за собой статус мировой державы, нужно думать об агрополитике и быть здесь сильным игроком. Возможности для этого есть. Малоизвестный факт: уже сегодня в России выручка от сельскохозяйственного экспорта превосходит выручку от продажи вооружений. При этом внимания сельскому хозяйству уделяется несравнимо меньше, чем ВПК.
— В истории нашей страны торговля сельхозпродукцией за рубежом не всегда указывала на то, что население хорошо питается и полностью обеспечено вывозимой едой. Иногда экспортировали то, что граждане страны просто не могли купить. Сыты ли сегодня россияне?
Н.Ш.: Мы обнаружили, что по нормам потребления основных продуктов питания Россия наконец-то достигла уровня 1990 года: то есть мы едим уже не так мало мяса и яиц, как раньше. Однако возникла другая опасность — между регионами заметна большая дифференциация. Где-то едят заметно лучше и тратят на еду гораздо меньше, чем в других местах. Разница может достигать трех-четырех раз: а это уже по всем международным стандартам вопрос не только продовольственной безопасности, но безопасности страны как таковой. Возникают очаги социального недовольства. Ужасное положение дел , например, в Тыве: местные жители почти все свои средства вынуждены тратить на еду. и еда эта худ шего качества, чем та, которой питаются в центральных областях России или других благополучных регионах. В Чечне вроде бы тоже большая часть денег населения уходит на продукты питания, но судя по тому, что это дорогие, высококалорийные продукты, а норма потребления — одна из рекордных в России, речь скорее всего идет о некорректных данных о доходах. Вряд ли едва обеспеченный человек будет так роскошествовать, возможно, о некоторых заработках населения этого региона Росстату просто неизвестно.
В.У.: Вообще статистика бюджетных обследований Росстата вскрыла интересную картину: население 16 регионов страны переедает, в то время как население 10 — недоедает. Там, где переедают, впору говорить о проблеме ожирения: рацион несбалансирован, килокалорий гораздо больше, чем требуется взрослому человеку, и так далее. В 2012 году, например, переедали в Башкортостане, на Камчатке, в Чечне, Карачаево-Черкесии.
— Вы упомянули, что данные Росстата могут быть неполными: есть ли сегодня в России какая-то надежная статистика, чтобы отслеживать состояние продовольственной безопасности? По какой методике это делается?
Н.Ш.: Пока мы готовили доклад, нас поразило, как много бюджетных денег было потрачено на создание различных информационных систем для мониторинга ситуации с продовольствием. Шутка ли сказать — с 2011 года более 300 млн рублей. В этом году появился заказ еще на 5 млн. Условия проведения работ в некоторых конкурсных заявках удивляют. Например, работы по контракту на 32,3 млн рублей — "апробация компонентов системы мониторинга и прогнозирования продовольственной безопасности" — требовалось выполнить за 13 дней. В некоторых заявках срок увеличивался до 4-5 месяцев, но и это вообще-то мало для качественной апробации, не говоря уже о разработке чего-либо с нуля. Самое поразительное — информресурсы создаются уже с 2011 года, и только совсем недавно, в конце прошлого года, был сформулирован перечень показателей, которые с помощью этих ресурсов требовалось отслеживать. Кроме того, в открытом доступе мы не обнаружили пока никаких следов работы созданных и апробированных систем. В своем исследовании мы пользовались всеми открытыми источниками — и базами Росстата, и записками Минсельхоза, и трудами коллег, но многое считали сами, сверяясь с методиками ООН и специализированных международных организаций.
— Взгляды на продовольственную безопасность в России и за рубежом совпадают?
Н.Ш.: Есть серьезная разница. Международные организации всегда обращают внимание на доступ к продовольствию конечного потребителя, а у нас в первую очередь рассчитывают и учитывают производство. С точки зрения зарубежных коллег, продовольственная безопасность — это такое состояние в стране, когда каждый человек может получить доступ к еде, достаточной и по количеству, и по качеству, чтобы вести нормальный образ жизни. С точки зрения российских ведомств продовольственная безопасность — это такое состояние экономики, при котором обеспечивается производство продуктов питания, достаточных, чтобы прокормить население.
Мы ориентировались на первый подход, так как кажется, он больше соответствует запросам современного общества.
— Что сегодня может угрожать запросам россиян на хорошую и вкусную еду? Помимо абстрактной международной напряженности и возможных перебоев с импортом есть насущные риски?
В.У.: Говоря о международной напряженности, нужно учитывать, что она влияет не только на импорт, но и на внутреннее производство. Дело в том, что наше законодательство содержит множество лакун, лазеек и просто неясных мест, в результате чего иностранные юридические и физические лица безо всяких проблем скупают российскую землю. Масштаб этих процессов никто не берется подсчитать, но ясно, что пять из десяти крупнейших сельскохозяйственных организаций России принадлежат иностранным юридическим лицам (доля акций — от 75 до 99,9 процента). Да, наше законодательство требует, чтобы иностранцы только арендовали землю, но не являлись ее собственниками. Однако обойти это ограничение очень легко: достаточно создать несколько юридических лиц с российским участием и с их помощью заполучить контрольный пакет акций сельхозпредприятия. Это не будет преступлением, и забрать выкупленную землю уже не представляется возможным, она фактически становится собственностью другого государства.
Н.Ш.: Проблема не столько в том, что иностранцы покупают в России землю, сколько в том, что нет никакой реакции на такую практику. В Англии тоже существуют лендлорды, и не все из них англичане, однако там продуманы внятные ограничения и контроль за ними. У нас же все сделано так, чтобы максимально усложнить процедуру контроля, даже система регистрации такова, что реального собственника земли можно узнать только после долгого независимого расследования.
— Такие условия, стоит полагать, благоприятная почва для коррупции и теневого оборота земель?
Н.Ш.: Не исключено. Самая поразительная ситуация сложилась в северокавказских республиках: там так и не была произведена приватизация земель, большинство территорий до сих пор закреплено за организациями, соответственно по закону их нельзя передавать в аренду.
Однако данные Росстата сообщают нам нечто удивительное. При том что земля государственная, большинство продукции производится в личных подсобных хозяйствах населения. Эту продукцию не из воздуха же берут, значит налицо — массовый теневой оборот земель. Кому там что принадлежит — неизвестно, а ведь это тоже вопрос безопасности.
В.У.: В России много земли, но почти нет участков, поэтому человеку без связей стать фермером крайне проблематично. Чтобы арендовать участок, нужно его сначала выделить, отграничить от остальной территории на свои деньги — государство не хочет этим заниматься. То есть отдать, предположим, 5 млн рублей. Потом по закону этот участок выставляется на конкурс: и не факт, что человек, потративший деньги на его выделение, конкурс выиграет. Чтобы быть уверенным в своей победе и смело тратить деньги на разграничение, нужно иметь некоторые дополнительные рычаги, возможно, не вполне законные — и решать, таким образом, исход конкурса.
— Учитывая непрозрачные схемы владения землей в России, отсутствие мониторинга и лакуны в законодательстве, как государство может управлять своей агрополитикой, менять ее в соответствии с нуждами времени?
Н.Ш.: На самом деле все не так сложно. Решение в том, чтобы разговаривать с крупными игроками рынка, которых не так много и которых можно контролировать — даже на уровне личных связей, а более мелких собственников не принимать в расчет, по возможности сокращая их число. Сегодня в России налицо тенденция к укрупнению агрохолдингов — создаются мегафермы, сливаются хозяйства. Иногда это дает результат: например, свиноводы смогли увеличить производство мяса в стране именно благодаря укрупнению. Но с другой стороны, сельское хозяйство — это не промышленность, здесь постоянное наращивание объемов резко увеличивает издержки. Во-первых, возрастает нагрузка на среду: сложнее перерабатывать отходы (с этим сейчас столкнулась Белгородская область), сложнее защищаться от эпидемий. Во-вторых, коллапс крупного предприятия чреват голодом в отдельно взятом регионе, тогда как мелкие производители с гораздо меньшей вероятностью одновременно пойдут ко дну. В-третьих, наемные работники мегапредприятий, которым ничего не принадлежит, трудятся всегда хуже фермеров — собственников своей земли. Но вручную управлять фермерами, конечно, сложнее, чем пятью-десятью сельхозолигархами. Поэтому выбор делается в пользу последних.
В.У.: Собственно, с этим связано то, что нам не удается обеспечить себя молоком и говядиной. Если посмотреть, каких животных мы научились выращивать, выяснится простая закономерность: развивается все, что можно спрятать в помещении мегафермы. Корова с теленком должна пастись на воле, но в этом случае резко возрастает вероятность того, что ее просто украдут. Попробуйте заявить в полицию, что у вас пропала отара овец: в ответ просто рассмеются. Работники мегаферм, не чувствующие никакой ответственности за происходящее на предприятии, как показывает практика, очень скоро скатываются к воровству. Из-за этого бизнес, связанный с выпасом скота, убыточен. Очевидно, что эту проблему не решить ни денежными вливаниями, ни госпрограммами: нужно создавать иную среду, новую генерацию собственников, фермеров. Поэтому продовольственная безопасность, помимо всего прочего, связана с социальным климатом в стране, который меняется не так быстро, как хотелось бы.
