Швейцарская мануфактура Patek Philippe отметила свое 175-летие мировым рекордом стоимости часов. На аукционе Sotheby`s в Женеве часы, принадлежавшие нью-йоркскому банкиру Генри Грейвзу, были проданы за $21,3 млн. В интервью "Ъ" владелец и глава Patek Philippe Тьерри Стерн рассказал, что ожидает индустрию роскоши и саму компанию в новом году, в том числе в России в условиях кризиса.
— Не жалеете, что открыли ваш собственный магазин в Москве? Рубль упал, экономическая ситуация в России очень тяжелая. На что вы надеетесь?
— Только на себя. Я не знаю, что произойдет с нашими русскими продажами. И никто не знает. Какой у нас выход? Метаться мы не будем. Будем работать, как работали, делать свое дело. И обязательно помогать нашим партнерам в России. У нас их не так уж много. Во всем мире их всего 440. И мы должны их поддерживать, не бросать в беде и надеяться, что ситуация рано или поздно исправится. Будем пользоваться замедлением рынка, чтобы улучшать детали, воспитывать продавцов, ждать подъема, который обязательно произойдет. Этого нельзя сделать, когда рынок растет как на дрожжах.
— Мне приходилось говорить с вашими продавцами. Они замечают, что чем хуже дела в экономике, тем больше спрос на ваши часы. И наоборот, в жирные годы люди идут к менее классическим, более модным маркам.
— Меня это не удивляет. Вы сейчас говорите о покупках, которые делаются не только для удовольствия, а во спасение накоплений. Всегда, когда люди боятся за себя, за свои деньги, они готовы их вкладывать. Но это должны быть вещи, не подверженные ни инфляции, ни уценке. Так получилось, что наши часы в этом списке золотых эталонов. Спасибо моим родителям.
— Вы едва ли не последняя семейная независимая марка, не принадлежащая большим группам?
— Ну почему же? Есть еще, к примеру, Audemars Piguet или Chopard. Есть и другие. Но у первых много акционеров, а вторые не ограничиваются часами. У них и ювелирное производство, и часы, и отели. Patek Philippe до сих пор занимается только часами, ничего другого делать не собирается и принадлежит только нашей семье.
— Почему вы не хотите производить очки, ремни или духи? Это может быть выгодно с вашим-то именем.
— Потому что мы любим именно часы, а не очки. Это во-первых. А во-вторых, есть образ марки. Это важно. Чем больше вы будете диверсифицировать ваши продукты, тем меньше сил у вас останется на главное производство, тем скорее все забудут, что вы занимались именно часами. Представьте, у вас на руке часы Patek Philippe, за которые вы заплатили тысячи, у меня на поясе — ремень Patek Philippe, за который я заплатил сотню. Вы вправе чувствовать себя обиженным. Так?
— Но кроме ответственности перед клиентами у вас есть ответственность перед семьей и сотрудниками? Ведь часовщики сейчас секта на грани исчезновения.
— Ну нет, вы утрируете. Спрос на часы никуда не делся. Я не вижу опасности. Опасность придет, если мы не будем развивать то, чем мы хороши, а будем хвататься за все подряд.
— В ситуации кризиса, быть может, стоит иногда поступиться гордостью?
— В мире много тревожного, но мои часы этому не помогут и не помешают.
— И вы будете по-прежнему ограничивать производство ваших часов, чтобы люди стояли за ними в очереди?
— Нет, мы не будем специально ограничивать производство. Мы будем менять структуру, это да, она подвижна. Не имеет смысла, например, увеличивать производство наших менее дорогих часов в ущерб самым дорогим. Но и нарушать пропорцию в обратную сторону я тоже не хочу.
— Сколько часов вы производите в год?
— 55 тыс. Среди них 10 тыс. часов с кварцевым механизмом, это наши женские модели, потому что мужчины если покупают Patek Philippe, то механические. Остальная продукция делится так: 12 тыс. с ручным подзаводом, 22 тыс.— с механическим. Их доля будет увеличиваться, потому что автоматический подзавод пользуется все большим спросом.
— А если говорить о ценах?
— Начальная фабричная цена на часы с кварцевым механизмом, женские Twenty 4,— около 10,7 тыс. швейцарских франков, а наши главные усложнения вроде Sky Moon Tourbillon — это 1,2 млн франков.
— Но если спрос так велик, почему бы не увеличить выпуск и не сорвать банк именно в момент кризиса?
— С часами это не получится. Нас объективно многое сдерживает. И производственные мощности, и рабочие руки, потому что у нас работают только сверхквалифицированные часовщики. Это непросто: Женева невелика, резервуар квалифицированных кадров исчерпан. Мы берем часовщиков из Франции и Германии, нам без них не обойтись, и я думаю, что нам нужно все время воспитывать людей. Мы организовали собственные университеты. Туда приходят, имея за плечами четыре года в местной школе часовщиков. Потом у нас можно учиться всю жизнь. Нет никаких заранее определенных сроков или экзаменов — наши сотрудники учатся работать с разными модулями. Хронографы, турбийоны, минутные репетиры, календари. И это занимает время. Если вы научились делать турбийон, это вовсе не значит, что завтра вы начнете учиться календарям. Если вы научились, вкалывайте и ждите, пока освободится место.
— Сколько человек на вас работает?
— На мануфактуре под Женевой около 1,6 тыс. человек, но есть и другие предприятия. В целом мы приближаемся к числу 2 тыс.
— Они остаются с вами надолго или часто меняются?
— Больше 40 лет, потому что мы довольно часто здесь празднуем такие юбилеи. На 40-летие работы вы получаете в подарок часы Patek Philippe. Первые — на 25 лет, вторые — на сорок.
— И все равно вы не можете полностью удовлетворить спрос?
— Можем. Но я повторю вам, что мы даже в лучшие годы не стремились увеличить запасы, мы делаем ровно столько, сколько у нас просят. Может, чуть меньше. В кризис 2008 года мы сократили производство, сохранив те же финансовые показатели. Если мировой кризис повторится, повторится и наша реакция. Patek Philippe доступен не каждому, мы не будем бегать за покупателями, потому что мы их уважаем.
— Правда ли, что для покупателей самых дорогих ваших часов, турбийонов и репетиров, у вас действует нечто вроде фейсконтроля?
— У нас нет никакого фейсконтроля или собеседования. Нет, мы просто требуем от наших продавцов знать, что за клиент покупает наши часы. Эта продажа не может быть безадресной. Надо быть уверенным, что человек не перепродаст наутро шедевр, который он купил. Не отправит на аукцион, где ему сразу дадут больше.
— Каковы ваши критерии?
— Надо, чтобы у вас уже был Patek Philippe или лучше несколько, потому что, по-моему, нечестно, если вы скажете: вот у меня куча денег, ни одного Patek, но я сразу хочу шедевр. Я вам тогда отвечу: вы не один такой. Вот есть другой человек, который давно и страстно коллекционирует Patek, он не так богат, как вы, но он шесть лет копил на репетир, и вот ему-то мы продадим, а вам пока нет. Даже если вы самая могущественная персона в этом мире, это ничего не значит. Мы не контролируем моральный облик клиентов, мы следим только за тем, чтобы этот человек берег часы для себя, а не делал с нашей помощью легкие деньги. Если мы увидим, что некто заказал Sky Moon Tourbillon сразу в трех наших бутиках — в Женеве, Париже и Москве,— мы предложим ему определиться.
— И обращаться по месту жительства?
— К тому продавцу, который к нему ближе. Мне не очень нравится, когда мои часы покупают туристы. Если речь идет о редкой и дорогой модели, такая в магазине может быть одна. И следующая появится в стране разве что через год. Поэтому я всегда говорю продавцам: не гонитесь за быстрыми деньгами, работайте с местной клиентурой, это более перспективно. И бессмысленно звонить и уговаривать продавцов, потому что все решается здесь, в этом кабинете.
— В Женеве работает принадлежащий вашей марке музей Patek Philippe. Многие думали, что вы купите для него самые сложные в мире часы вашей марки — выпущенные при вашем деде сверхусложнения Грейвза, которые продавались 11 ноября на Sotheby`s. Почему вы не стали этого делать?
— По двум причинам. Во-первых, это было слишком дорого, а во-вторых, мы не хотели манипулировать рынком. Это опасно для репутации. Многие люди раньше говорили: если цены на Patek Philippe на аукционах повышаются, это потому, что они сами их и покупают. Ну и, кроме того, мне до смерти надоели аукционисты, которые каждый раз и по каждому аукциону звонят и говорят: вы должны купить эти часы. Нет, мы не должны.
— А почему с момента прошлой продажи в 1999 году и вплоть до нынешней их выставляли в вашем музее?
— Потому что нам их предоставили для показа. Человек, который их купил (считается, что в 1999 году часы приобрел шейх Сауд бен Мухаммед ат-Тани, министр культуры Катара.— "Ъ"), предпочел их поставить в нашу витрину, чем положить в свой сейф.
— По часам, которые вы представили к 175-летию, сразу видно, что вам 175, но совсем не видно, что у нас на дворе 2014 год…
— Что важно для Patek Philippe, так это быть вне времени. Я хочу, чтобы мои часы выглядели так, как будто бы они существовали всегда и будут ходить вечно. Мне кажется, что этого хотят клиенты, которые нас покупают. Но если вы посмотрите на механизм — вот там уж точно техника XXI века. Вы этого даже не видите, это само собой подразумевается, потому что все новинки ложатся в классические корпуса. Но я же не собираюсь делать iWatch!
— А вы не боитесь, что iWatch убьют настоящие часы?
— Мало ли было наручных гаджетов. Я сам носил Casio с калькулятором. Это не угроза, наоборот, iWatch наконец-то приучит молодежь что-то иметь на запястье. В 16 лет им достаточно будет электронных часов, связанных с компьютером, но годам к 25-30 им захочется чего-нибудь более интересного. А они уже научились смотреть время на руке. Сегодня iWatch или Samsung, а завтра — Patek Philippe. Я производителей наручной электроники не боюсь, я им благодарен: они работают на меня.
— Могли бы вы продать свое семейное предприятие?
— Ну, бывают, конечно, моменты, когда ты говоришь: все, больше не могу, пропади все пропадом. Продам! Завтра продам! Но всерьез — нет никогда, потому что я люблю это делать и ничего другого не хочу. Идиотом я был бы, если бы продал. Чтобы делать потом что? Есть риск на дальней дистанции, может быть, нам однажды понадобятся союзы, участие групп, кто знает? Это может быть LVMH, или Swatch Group, или Rolex, или Richemont, нет смысла перечислять, но сейчас такой вопрос даже не стоит.
— Но вы вступили в союз по разработке кремниевых деталей для часов с другими независимыми марками — Rolex и Ulysse Nardin. Совместные исследования продолжаются?
— Ulysse Nardin теперь не независимая марка, она вошла в группу Kering. Работа над кремниевыми механизмами продолжается. Но отныне мы работаем отдельно. Сделать базовый материал, нужный всем часовщикам,— тут можно действовать вместе. Но когда вы думаете, как его использовать, лучше это делать одному. Каждый сам за себя.
— А как придется другим независимым молодым часовым маркам, не имеющим ни ваших цен, ни ваших 175 лет?
— Не хочу говорить за других, но у них один выбор: либо связаться с группой, чтобы получить доступ к готовым механизмам и деталям, либо делать все самим, а это тяжело. Сейчас все меньше деталей на рынке. Потому что произвести собственный механизм — это вопрос не инженерии, а денег. Для этого нужно инвестировать в производство 30-50 млн франков. Есть ли у всех независимых марок такие возможности? Сомневаюсь.
— Ваша гордость стала притчей во языцех, Patek Philipp ни с кем не объединяется, ни в чем не участвует, ни в ком не нуждается и даже швейцарский знак качества Poincon de Geneve заменил собственным знаком Poincon Patek Philippe. Но от гордости всего шаг до гордыни. Не боитесь зарваться?
— Гордыню я сам ненавижу. Но это зависит, скорее, от воспитания. Молодые поколения уже не помнят, как мой дед приезжал на Базельскую часовую ярмарку со столом и четырьмя стульями. Они не переживали тощие годы. Просто не надо бояться напоминать детям, откуда мы пришли. Если надо им дать ремня, я готов.
— Вы четвертый Стерн в Patek Philippe…
— Четвертый и лучший!
— Вы считаете, что успех Patek Philippe связан именно с вашей семьей?
— Да, это сделали мои предки, мой отец и дед. Теперь все в моих руках, и я ведь могу все испортить, наделав глупостей.
— И вы не хотите отдать им должное, назвавшись Patek Philippe Stern?
— Нет, никогда! Это было бы ошибкой. Нет. Точка. Мы, Стерны, многое сделали, но мы не были в начале пути, может быть, не будем и в конце. Я точно сам это не сделаю и детям не позволю.
— Запретите? Когда вы получили империю Patek Philippe, вам запретили что-нибудь?
— Империю? Обнажать лазерный меч на совещаниях! Нет, я 20 лет был рядом с отцом и учился не делать глупостей. Я смотрел, как он принимает решения. Я слушал его на встречах. Заветы Patek Philippe — это не скрижали, так не получается. Учишься на ошибках. Мне было очень интересно слушать отца. Он говорил: сделаем так, потому что другой вариант мы уже опробовали 20 лет назад, это не сработало тогда, не сработает и сейчас. Так же я буду учить своих детей, нет у меня другого выхода.
