Попытки вылечить экономику с помощью документа, дерзко названного антикризисным планом, не дают ответа о приоритетах и стратегии развития экономики страны. Дмитрий Белоусов, руководитель направления "Макроэкономика" Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования, размышляет о том, с какими вызовами нам придется столкнуться в ближайшее время.
Новая бедность
Тревожный сигнал — спрос на продовольствие падает быстрее, чем на промтовары. Теоретически все должно быть наоборот: в кризис сначала снижаются инвестиции и производство, потом сокращаются зарплата и занятость (в пропорции, определяемой представлениями руководства компаний, как быстро кризис завершится), люди откладывают покупку техники, но почти не сокращают свой рацион (разве что переходят на более дешевые продукты, отказываются от деликатесов). В 1990-е годы у нас был даже замечен так называемый ирландский феномен — рост потребления продовольствия в кризис при падении доходов. Нынешний "эффект" — нечто новое для последних 10-15 лет. Он может иметь два объяснения. Или дело в том, что в России укрепилась плохо наблюдаемая статистикой неформальная экономика, в которой не учитываются, например, два ведра картошки, "уплаченных" за починенный сарай. Или же мы в ситуации нарастающей новой бедности. Данные опросов ВЦИОМ свидетельствуют, что скорее верно второе. Есть мнение, что произошел всего лишь отказ от излишне расточительных закупок, но это не так: перегруженные тележки в супермаркетах во многом объяснялись закупками мелких оптовиков из соседних с Москвой регионов. Эти соцопросы подтверждают, что две нижние группы населения — те, кому не хватает даже на еду, и те, кому хватает только на еду— сегодня стали существенно многочисленнее. Новая бедность формируется, видимо, из числа пенсионеров, бюджетников, сельских жителей — тех, кого в сытые годы удалось оттащить от порога бедности. Теперь инфляция и сама длительность кризиса (негативные процессы в экономике фиксируются с лета 2013 года) сделали свое дело. Напомню, что в 2008-2009 годах мы лишь царапнули по бедности, но не свалились в нее. Впрочем, тогда и была заложена мина замедленного действия, когда резко выросли доходы бюджетников и пенсионеров, что привело к росту зарплат и в коммерческом секторе. Помнится, шахтеры в Кузбассе требовали повышения зарплаты, потому что их жены-учительницы стали получать почти столько же, сколько и они. Идея казалась тогда неглупой: ВВП и цены на нефть растут (никто и не думал, что они могут упасть ниже 80 долларов за баррель), но по части эффективности производства Россия отстает от Запада. И можно было создать стимул для компаний заняться эффективностью: шок зарплат в госсекторе заставит частников последовать примеру госсектора, благо средства на модернизацию производства тогда были. При этом рынок вобрал бы в себя излишки рабочих рук. Но ничего не вышло: производительность труда росла медленнее, чем зарплаты. К середине 2013 года, когда начался нынешний кризис, средняя зарплата по курсу была больше 900 долларов в среднем по экономике — от "Газпрома" до роддома,— почти как в Восточной Европе. Это привело к снижению конкурентоспособности российских товаров — быстро стал расти импорт. А это не устроило иностранных инвесторов, которые были готовы строить в России заводы, завозить технологии, но при условии падения зарплат или рубля. Последний стал медленно снижаться уже в 2013 году, а потом к нему добавилось падение цен на нефть и газ, возникли санкции и проблемы с внешним финансированием, так что снижение превратилось в падение. Недаром нынешний кризис называют "кризис-продолжение": Россия быстро вышла из предыдущего кризиса (2008-2009), мало что поменяв в системе. А раз так, возникла вне зависимости от санкций и нефти вторая волна кризиса.
Фактор неизвестности
Все краткосрочные прогнозы развития ситуации исходят из того, что будет с ценой на нефть: кризисные процессы за истекший год углубились так, что любые изменения стоимости черного золота способны поколебать всю систему. Вопрос лишь в том, по какому из возможных сценариев будут развиваться события. Если среднегодовая цена на нефть просядет до отметки в 25 долларов за баррель (то есть в отдельные месяцы она будет около 15 долларов), следует ждать новых проблем. Например, приостановки налоговых платежей от нефтяных компаний. Это, в свою очередь, повлечет за собой масштабный бюджетный кризис со всеми вытекающими последствиями — глубоким секвестром, долгами и т.п. Иное дело, если цена на нефть отскочит до 50 долларов за год к 2018 году. Выглядит как мечта, но это так же реально, как и попадание цены на нефть в "трубу Григорьева" (Леонид Григорьев, главный советник главы Аналитического центра при правительстве России.— "О"), предусматривающей комфортный для российской экономики диапазон нефтяных цен — 60-90 долларов за баррель… Сегодня цена на черное золото явно занижена. Саудовская Аравия тратит свой нефтяной резерв — почти по 100 млрд долларов в год. Трудно представить, что она долго будет торговать себе в убыток, ради того, чтобы свести на нет угрозу растущего производства сланцевой нефти и создать проблемы Ирану. Это не значит, что в падении цены на нефть главное — рукотворная компонента, но она, безусловно, есть. В любом случае даже при повышении цены на нефть до 40 долларов за баррель у России появляется шанс стимулировать рост и развернуть инвестирование или создать новую подушку безопасности имени Кудрина.
Курсовая ошибка
Ослабление российской валюты началось летом 2013 года, но в декабре 2014-го из-за двух ударов — санкций и цены на нефть — рубль рухнул. На мой взгляд, одной из самых крупных ошибок стал переход к плавающему курсу рубля, по крайней мере, в тот момент. В развитых странах этот рецепт работает, но не в условиях, когда налицо действие фундаментальных факторов. В противном случае получается, что с помощью процентной ставки идет борьба с ценой на нефть. Но силы не равны, да и момент не самый удачный — экономике и без того плохо. С другой стороны, "нет такого свинства, в котором не было бы немножко ветчины": средние зарплаты по стране упали до отметки в 500 долларов и от экспансии на внутреннем и внешнем рынке Россию сейчас удерживает отнюдь не дороговизна труда. Можно сказать, что для российской экономики именно сейчас открывается окно возможностей: предложить товар дороже азиатского, но лучшего качества. Окно это скоро закроется: спрос внутри России начнет, видимо, отрастать, а рубль укрепляться (если, конечно, цена на нефть не рухнет до 25 долларов за баррель за год). Это сейчас банки думают, во что бы им вложиться, но потом начнут зарабатывать на кредитовании импорта — проще, да и доходнее.
Угроза банкротства
Существует риск масштабного банковского кризиса. В последние годы, когда риски возросли, банкиры (это касается, конечно, ряда мелких и средних банков, а не грандов) стали кредитовать знакомых — родственников, друзей,— всех, кому доверяли. Одна из причин — возможность легко вынуть деньги. Такие вложения были удачно названы "активы Шредингера" (по аналогии с известным котом из мысленного эксперимента австрийского физика.— "О"), потому что неизвестно, настоящие ли это вложения или "воздух" (прикрытие вывода ресурсов из банка), выясняется это только в конкретной ситуации. Вот эти активы, если в России бабахнет вторая волна кризиса, чрезвычайно удобны для вывода средств. Пока утечка капитала более или менее нормальная: 52,5 млрд долларов в 2015 году пошли большей частью на погашение внешних займов (этим же объясняются и скачки курса доллара, когда крупные компании скупали валюту под выплаты). Пока все происходящее — более или менее контролируемая ситуация. Но если банкиры решат, что случился конец света в отдельно взятой стране, они начнут выводить деньги по максимуму. Власть действует правильно: рынку дан сигнал, что жульничать с отчетностью не дадут. Конечно, в такой ситуации лучше всего себя ощущают крупные игроки: население охотно переходит к ним в таких условиях. Вот уж точно: too big to fail (слишком велик, чтобы рухнуть). Но если кризис углубится, есть риск получить систему, в которой будет в основном банковский крупняк, но строить тут прогнозы трудно.
Кредитные истории
Данные о доходности отраслей за прошлый год (пока, к сожалению, только за три квартала) свидетельствуют, что кредиты сегодня доступны лишь для добывающей отрасли. А ведь еще в 2013-м на них могла рассчитывать еще и торговля, и частично обрабатывающая промышленность. Один из главных уроков 2015 года: рентабельность промышленности почти не изменилась. Небольшой рост заметен у экспортеров — сказалось сочетание рублевых издержек и валютной выручки. В машиностроении все наоборот, поэтому оно в кризисе. Ставка ЦБ и сегодня остается завышенной относительно доходности реального бизнеса. По хорошему счету, тормозить падение рубля в декабре 2014 года нужно было не ставкой, а резервами, а потом возвращаться к таргетированию курса по наклонному коридору, но отбивать атаки при его принижении. Был и второй вариант: резко опустить курс рубля и потом не давать ему укрепляться. Судя по всему, власти это и пытались сделать, но почему-то быстро свернули на плавающий курс. Сейчас же ключевую ставку ЦБ хорошо бы еще подержать, а потом снизить, контролируя при этом отток капитала.
Резервы роста
Обычно в этом амплуа выступает потребительский спрос. Малый и микробизнес за время кризиса сильно поредел. Не то, чтобы у власти имелся замысел уничтожить его на корню, но так уж сложилось, когда федеральный бюджет — одно, бюджеты регионов — другое, муниципалитетов — третье, а Пенсионный фонд — четвертое. У регионов и муниципалитетов в бюджетах дыра на дыре, потому что на них социальные обязательства, коммуналка, а из источников доходов — акцизы, налоги на имущество, налог на прибыль и НДФЛ. Собираемость двух последних в кризис просела. Вот им ничего и не оставалось, как повышать нагрузку на малый бизнес, а тем, кто почти не платит налогов, взвинтили арендную плату. Все это от безнадежности, но результат очевиден. Самое обидное, что разорились не только торговцы, но и мелкие производства. Со средним бизнесом тоже не все ладно: он-то в отличие от мелкого остался на плаву и терпимо себя чувствует, но вот беда — почти не растет. А все потому, что губернаторы поддерживают бизнес, но с появлением любимых компаний появляются еще, как правило, и нелюбимые — из соседних регионов. То есть внутри одной территории фирма развивается в лидеры, но дальше границ дело не идет. За рубеж подчас выйти легче, чем на рынок другого региона.
Кто вместо большой четверки?
Конечно, санкции углубили кризис, лишив российскую экономику дешевых западных кредитов и возможности новых займов. Хотя, заметим: до санкций Россия вывозила капитала столько же, сколько ввозила. Причем вывозились в том числе государственные деньги резервных фондов бюджета. Над Аркадием Дворковичем, который сказал, что маржа между процентными ставками, по которым размещают российский госкапитал за рубежом (2-3 процента) и по которым наши компании берут в кредит (5-6 процентов),— это "плата за учебу", смеялись, а зря — в этом был смысл. Ситуация показала, насколько в России не доверяют самим себе, своей способности оценить состоятельность проектов, когда более или менее значимые из них требовали участия иностранных капиталов или, по меньшей мере, тамошнего аудита. Дошло до того, что аудит ряда российских оборонных предприятий проводила "большая четверка" (PricewaterhouseCoopers, Deloitte, Ernst&Young, KPMG). Сейчас такое смотрится странно — бороться за высшие формы суверенитета в политике, возможность интерпретировать и определять правила игры и не иметь в полной мере суверенитета в экономике. И проблема отсутствия отечественных экономических институтов сегодня как никогда актуальна. Деньги, как ни странно, в стране есть, хотя их, конечно, стало куда меньше, а вот собственных институтов, позволяющих осуществлять масштабные инвестиционные проекты, нет. И это сильно мешает.
Шансы на выход
Евросоюз сегодня — в экономическом тупике, а обсуждения того, как решить проблему, все больше напоминают последние съезды КПСС. Китай сохраняет рост экономики, но он уже не такой бурный, как раньше, а так как масштабы проблем велики, есть риск срыва в системный кризис. Штаты — единственная страна мира, которая имеет успешно реализуемую долгосрочную стратегию развития. Там осознали причину своих неурядиц и нашли способ ее устранения. Основа их общества — средний класс — размывается: растет класс молодых богатых из финансового мира Нью-Йорка и из Кремниевой долины, середина же — между ними и группой малообеспеченных — истончается. Все дело в утечке производств (и доходов) за рубеж, прежде всего в тот же Китай. Дошло уже до того, что взвыли американские оборонщики: четыре из пяти производств лазерных гироскопов для крылатых ракет находятся за рубежом (три из них — в Китае), а пятое, которое осталось в США, недавно закрылось. Вернуть производства и пополнить ряды среднего класса решили за счет новой индустриализации: новой энергетики (сланцевых энергоносителей и др.) и новейшей технологической базы. Причем стараются обеспечить такую специализацию, чтобы производства нельзя вывести из страны, так как они требуют высокопрофильных специалистов и высочайшей научной базы (например, наноразработок). Если Россия захочет повторить этот путь, то столкнется с дополнительной проблемой — целые отрасли экономики окажутся выброшены за ворота современности. Как с пишущими машинками в эпоху персональных компьютеров или с пейджерами при всеобщей доступности сотовых телефонов. Новейшие отрасли влекут за собой такое изменение стандартов, что многие компании не удержатся на отечественном рынке. США под новую стратегию сформировали стратегические альянсы (Трансатлантическое и Транстихоокеанское партнерства), получив доступ к ресурсам, рынкам и создав единое институциональное и юридическое пространство. С учетом всего этого становится очевидным, что Штаты имеют все шансы выскочить из кризиса первыми, а вот когда это сделает Россия — вопрос.
Главный по прогнозам
Визитная карточка
Дмитрий Белоусов родился в 1972 году в семье советского экономиста Рэма Белоусова, создателя научной школы в области ценообразования и управления, входившего в число участников подготовки "реформы Косыгина". Дмитрий Белоусов в 1994 году окончил экономический факультет МГУ им. Ломоносова и аспирантуру Института народнохозяйственного прогнозирования РАН (ИНП РАН) в 1997 году, позднее стал членом ученого совета ИНП РАН. С 2000 года — в Центре макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования (ЦМАКП). Руководил проектами по долгосрочному социально-экономическому прогнозированию, научно-технологическому Форсайту по заказу Минэкономразвития и Минобрнауки России. Член Межведомственной комиссии по технологическому прогнозированию президиума Совета при президенте России по модернизации экономики и инновационному развитию. Старший брат, Андрей Белоусов, экс-министр экономического развития России, помощник президента РФ.
