Известный американский экономист и бывший глава ФРС Алан Гринспен озвучил главную причину кризиса в зоне евро — изначальная разница в менталитете жителей севера и юга Европы. Если для северян всегда было характерно благоразумие и даже прижимистость, то южане отличались расточительностью, отмечает он в своей статье в The Financial Times. Единственное, что может спасти целостность валютного союза, — принятие периферией северной модели поведения.
Как отмечает г-н Гринспен, зона евро разделена на две территории — южную и северную. Это можно проследить, просто сравнив спред между эталонными немецкими гособлигациями и ценными бумагами других стран-членов. Так, разрыв между бондами ФРГ и ее северных партнеров (Нидерланды, Австрия, Финляндия и Франция) сравнительно мал — всего 40—80 б.п. Однако если двинуться на юг, то разница будет стремительно расти — от 370 б.п. для Италии до 1960 б.п. для Греции.
Примечательно, что рейтинг спредов по кредитным рискам в 2010 году фактически совпадал с рейтингом уровня расходов на оплату труда, так как считалось, что высокие расходы на зарплату и рост цен делают евро-юг менее конкурентоспособным, а значит, более подверженным кредитным рискам. Более того, отмечает экономист, северные товары и услуги по более привлекательным ценам с лихвой покрывали потребность в импорте на юге вплоть до первого квартала 2011 года. А с момента введения евро (с 1 января 1999 года) северянам пришлось взвалить на себя субсидирование потребления южных соседей.
«Я отчетливо помню, как в самые первые годы создания зоны евро на рынках бытовало мнение, что греки ведут себя так же, как немцы. Однако очевидно, что, сделав выбор в пользу евро, южные страны не так сильно изменили свое поведение, которое хронически вело к обесцениванию национальных курсов валют по сравнению с немецкой маркой», — замечает г-н Гринспен. С 1990 по 1998 год расходы на зарплату и рост цен на юге увеличивались быстрее, чем на севере, однако и после введения евро они продолжали увеличиваться почти так же быстро. Ситуация изменилась только после кризиса 2008 года, когда наметились признаки стабилизации цен в обоих регионах.
После введения в 1999 году евро южанам, которые еще не присоединились к валютному союзу, стало проще поддерживать финансовую стабильность благодаря займам, ставшим доступнее за счет высокой оценки кредитоспособности северян. До 1999 года займы в национальных валютах для юга были дороже, чем для севера.
Принятие евро имело и негативные последствия. Деноминированные в драхмах 10-летние бонды упали более чем на 450 б.п. по отношению к немецким бумагам, в результате чего Греции пришлось присоединиться к зоне евро уже в 2001 году. Примечательно, что за три года до формирования валютного союза доходность по деноминированным в эскудо португальским бондам снизилась на 374 б.п., а по итальянским в лирах рухнула на 500 б.п., что, несомненно, усилило желание этих стран обезопасить себя за счет вступления в новый союз. Переход на единую валюту практически никак не отразился на бондах Франции, Австрии, Нидерландов, Финляндии и Бельгии.
«Евро-север исторически отличался высокими темпами накопления и низкой инфляцией, а также предпочтением долгосрочных инвестиций немедленному росту потребительских расходов», — пишет экономист. Этот тренд был нехарактерен для южан, у которых в 1995—1998 годах потребление ежегодно росло на 1,26%, а затем, вплоть до 2007 года, и вовсе ускорилось до 1,63%.
Теперь югу приходится судорожно учиться жесткой экономии, примеряя на себя северную модель поведения, считает г-н Гринспен. «Чтобы евро осталось жизнеспособной валютой, страны-члены должны действовать ответственно в соответствии с Маастрихтским договором. Пока же не ясно, как (южная) культура со столь ярко выраженным менталитетом сможет измениться», — пишет он. Но превращение беспечного южанина в осторожного и благоразумного северянина — единственный выход из долгового кризиса.
