Почему и на чем России не нужно экономить, почему второй волны кризиса может не быть и когда произойдет оживление отечественной экономики, рассказала Эльвира Набиуллина, министр экономического развития
С точки зрения финансовых резервов Россия более-менее была подготовлена к кризису, но у страны не было «резерва» с точки зрения структуры экономики из-за ее низкой диверсификации, слишком сильной зависимости от ограниченного вида товаров, прежде всего биржевых, спрос на которые падает в первую очередь при глобальном кризисе, рассказывает Эльвира Набиуллина. Кому и почему будет помогать государство в кризис и как оно намерено сойти с нефтяной иглы, министр поведала «Ведомостям».
— Ждете ли вы от нынешнего Петербургского форума практических результатов — идей, решений?
— Форум — площадка для обсуждения, и это его основная задача. В этот раз мы будем, конечно, обсуждать природу кризиса, сценарии выхода из него и действия, которые нужно для этого предпринимать. По всем трем направлениям сейчас ни у кого нет однозначного понимания, и в этом отношении сама дискуссия может иметь практический результат. Ведь глобализация — это же не абстракция: национальным правительствам, национальному бизнесу очень важно именно с практической точки зрения понимание того, какие решения принимаются в других странах. Не только чтобы учиться на ошибках соседей, но прежде всего потому, что в силу глобализации решения одних влияют на самочувствие других. Поэтому мы приглашаем на форум и лидеров бизнеса, и лидеров правительств, и лидеров научных школ, людей, мыслящих не стандартно.
— Россия что-то будет предлагать по выходу из кризиса?
— Безусловно, у нас будет возможность рассказать о собственной антикризисной программе, о логике принимаемых решений — и финансового, и нефинансового характера.
— Наша экономика ударилась довольно сильно, и неожиданно сильно — ведь все время говорили про запас прочности. Что происходит на данный момент, как вы оцениваете ситуацию?
— Сейчас статистика пока не самая положительная: по I кварталу спад составил 9,5%, за январь — апрель — 9,8%. Ситуацию в экономике России мы отслеживаем в ежедекадном режиме и наблюдаем признаки того, что спад продолжается, но меньшими темпами. Будем надеяться, что заработают меры, которые предусмотрены в антикризисной программе, будет увеличиваться объем кредитования реального сектора экономики и мы сможем получить более позитивный эффект. Мы надеемся, что оживление нашей экономики произойдет к концу этого года — началу следующего. Мы на это рассчитываем как на базовый сценарий развития. То, что сейчас происходит в мировой экономике, многие называют оживлением, мы видим это по ценам на нефть, которые выше, чем мы закладывали в прогноз. Но нет однозначного понимания, насколько такая динамика устойчива; риски для мировой экономики остаются — а мы от нее зависим.
— Ваш прогноз предполагает сильный спад экономики в этом году — до 8%. Почему прогнозы Минэкономразвития самые пессимистичные?
— Мы делаем прогнозные расчеты по различным сценариям развития. И сейчас попросили чуть больше времени, чтобы уточнить прогноз, посмотрев на экономическую динамику в январе — мае. Действительно, мы рассматриваем уровень возможного спада в этом году в вилке от 6% до 8%, потому что в I квартале спад уже был достаточно большой. Ухудшение прогноза связано и с тем, что мировая экономика демонстрирует спад сильнее, чем прогнозировалось в январе, а также с тем, что у нас больше, чем мы ожидали, сокращается потребительский спрос, а также объемы инвестиций. Инвестиции экспортеров сырья и топлива претерпели сокращение почти на четверть. Упали инвестиции в строительство и государственные капиталовложения. Все вместе это более половины инвестиций в экономике. Есть и то, что называют кризисом доверия: компании, у которых были доходы, из-за неопределенности ситуации меньше инвестировали, сокращали свои производственные планы, это даже было связано не с финансовыми ограничениями, а с общей неопределенностью макроситуации, спроса, со сложностью оценки перспектив сбыта продукции.
Прогнозы — это вещь все-таки не вкусовая, чтобы быть оптимистическими или пессимистическими. Это достаточно сложная система балансовых расчетов. Мы придерживаемся некоторых гипотез, чтобы эти балансы рассчитать — по динамике мировой экономики, по ценам на нефть, — и мне эти гипотезы представляются реалистичными. Здесь мы действительно консервативны, потому что чрезмерный оптимизм может обернуться негативными последствиями для бюджетной политики и ориентиров экономических субъектов. Поэтому мы в своих бюджетных оценках исходим из того, что цена на нефть в этом году будет около $45 за баррель Urals, а в 2010 г. — около $50, несмотря на то что консенсус-прогнозы сейчас по ценам на нефть выше. Напомню, что в конце прошлого года были прогнозы цены нефти и в $20. Пока ситуация ближе к нашим прогнозам.
— Есть мнения, что нынешняя коррекция цен краткосрочная, их двигает спекулятивный фактор. Что вы думаете об этом?
— Есть риски, что этот спекулятивный фактор считывает то, какие бюджетные вливания происходят в экономиках стран, определяющих спрос на наши энергоносители. При этом прогнозы энергетических агентств предсказывают снижение потребления в физических объемах. То есть в текущей динамике цен на нефть скорее отражаются конъюнктурные, нежели фундаментальные факторы.
Но если говорить о долгосрочных фундаментальных факторах, то спрос на энергоресурсы во многом будет определяться спросом быстро растущих и пока относительно энергоемких экономик развивающихся стран, и даже в условиях кризиса он падает гораздо меньше, чем мировой ВВП. В связи с этим второе глубокое падение цен на нефть не представляется неизбежным.
— Как реагировать на кризис — экономить, ждать определенности? И как из него выходить?
— Есть мнение, что сейчас нужно больше экономить и резервов, и ресурсов, чтобы потратить их при выходе из кризиса и получить тем самым более высокие темпы роста при выходе. Безусловно, такая позиция обоснованна. Но, на мой взгляд, чревата большими рисками. Пока мы будем экономить и, по сути, консервировать свою отсталость, многие страны еще больше опередят нас, так как в период кризиса они не только поддерживают доходы своих граждан, но и делают серьезные вложения в будущее — в НИОКР, науку, образование. Поэтому для нас сейчас чрезвычайно важно сделать ставку на те направления, которые будут вытягивать нашу экономику. И не просто вытягивать, но зададут ее новое качество — инновационное. И это не просто развитие конкретных секторов и отраслей — это инновационное поведение, инновационное потребление, спрос на инновации, развитие человеческого капитала, повышение производительности труда, эффективности. И это не просто декларации. Мы все прекрасно понимаем, какова разница между старыми и новыми технологиями или продукцией, которая создана по столетним стандартам, и новой продукцией, которая выходит за рамки даже наших представлений о возможном. Ключевое, что мы должны сделать, — это даже в условиях кризиса повышать собственную эффективность. Кризис — это когда отмирает самое неэффективное и остается самое эффективное. Это происходит болезненно, но это и есть смысл выхода из кризиса. Будет печально, если мы начнем выходить из кризиса просто по мере роста цен на наши традиционные экспортные товары. Да, это даст нам дополнительные ресурсы, но оставит со старой ущербной структурой экономики, с низким качеством институтов, конкуренции и инноваций.
Поэтому мы сейчас посредством антикризисной программы принимаем меры, которые бы позволили нам в большей степени выстраивать собственную траекторию развития, опираться на внутренний спрос, проводить модернизацию и заложить основы инновационного развития.
— Насколько у нас будет сохраняться сырьевая привязка к мировой экономике и какой будет Россия после кризиса?
— Модель нашей экономики устроена пока таким образом, что внутренний спрос во многом обеспечивается импортом, а предложение — прежде всего те секторы, которые обеспечивают значительную часть бюджетных доходов, — ориентировано на экспорт. Мы хотели бы, чтобы экономика была более диверсифицирована, чтобы мы поставляли не только сырье, но и продукты его переработки с более высокой добавленной стоимостью, более активно выходили на рынки высокотехнологичной продукции, услуг. Для этого мы развиваем проекты, связанные с производственной и технологической кооперацией. В концепции долгосрочного развития мы назвали космическую отрасль, атомную энергетику, информационно-коммуникационные, образовательные технологии: это те сферы, где у нас есть реальное конкурентное преимущество. И, безусловно, нужно диверсифицировать наши внешнеэкономические связи по регионам.
Но надо понимать: когда мы говорим об инновациях, это не только отрасли, которые принято называть высокотехнологичными. ТЭК, энергетика — это тоже инновационные отрасли. Инновационность — это качество экономики, которая воспринимает новое, быстро его внедряет, зарабатывает на этом деньги и завтра изобретает что-то новое. И мы сейчас видим две тенденции: одни предприятия экономят издержки, в том числе на модернизацию, а другие экономят и вкладывают в модернизацию, в энергоэффективность, повышение производительности труда. Очень важно поддержать это второе направление. Моя позиция заключается в том, что мы в условиях кризиса должны, безусловно, внимательно считать, как и сколько мы тратим, но при этом реализовывать те проекты, которые важны с точки зрения посткризисного развития.
— На кого ориентироваться при географической диверсификации?
— Мы не должны зависеть ни от какого единственного региона, единственного рынка. Сейчас значительная часть нашего товарооборота приходится на европейские страны. Это взаимная зависимость — как мы зависим от потребления Европой наших энергоресурсов, так и она зависит от наших поставок. Такая взаимозависимость — нормальная черта глобальной экономики. Но у нас есть большой потенциал развития сотрудничества с нашими восточными соседями, мы сейчас очень активно ведем работу по формированию таможенного союза в рамках «Евразэс», это дает нам новые границы рынков. В отношениях с другими странами очень важен прагматизм, гибкость, диверсификация. Для нас внешнеэкономические отношения — это продолжение внутренней политики. Если мы во внутренней политике ставим для себя задачи перехода на инновационный путь развития, на производства, где больше добавленной стоимости, где создаются рабочие места, требующие большего уровня профессионализма, квалификации, то и систему внешнеэкономических отношений мы также пытаемся выстраивать под эти приоритеты: чтобы было больше совместных проектов, меняющих постепенно структуру товарооборота, открывающих доступ на рынки новой продукции.
— Это же долгосрочная перспектива. А на ближайшие год-два какая стратегия?
— Я не воспринимаю это как цель, которую можно отложить на долгосрочную перспективу, — долгосрочными целями нужно заниматься сегодня. Иначе мы будем постоянно сталкиваться с одними и теми же проблемами.
Безусловно, мы будем ориентироваться и на развитие экспорта наших традиционных товаров — ТЭК, металлургия дают и доходы в бюджет, и рабочие места, и большой вклад в ВВП. Но там нужно повышать уровень переработки. У нас, кстати, последнее время экспорт нефтепродуктов рос быстрее, чем экспорт нефти. То же самое в металлургической отрасли — там реализуются большие проекты, связанные с модернизацией производств и выходом на совершенно иной уровень конкурентоспособности. Мы должны развитие этих секторов усилить, но дополнить тем, что ориентировано на конечный спрос. Отсюда предложения, связанные с проектом по жилью: он дает как большой мультипликативный эффект, связанный с загрузкой предприятий смежных отраслей, так и огромный внутренний спрос: людей, которые хотели бы улучшить свои жилищные условия, больше половины населения, и для нас очень важно поддержать спрос в этой сфере, предоставив возможность покупать недорогое и качественное жилье. Развитие инфраструктуры — транспортной, энергетической — также дает значимый мультипликативный эффект и условия для создания новых производств, расширения бизнеса. Даже сейчас некоторые инвестпроекты не реализуются, потому что нет подключения к электроэнергетике, логистические затраты очень большие.
Мы в прошлом году принимали сложное решение по тарифам для естественных монополий, которое не понравилось никому — ни монополиям, потому что был слишком низкий уровень роста тарифов, ни предприятиям других отраслей — потому что рост тарифов все-таки был. Но решение было сбалансированным, оно позволило оставить источники финансирования инвестпрограмм, при этом не увеличивая значительно нагрузку на потребителей. В этом году мы ведем активную работу с естественными монополиями по анализу их инвестпрограмм и в целом финансовых планов. Сравниваем с международными программами, стоимостью аналогичных проектов у частного бизнеса. Кстати, по расчетам бизнеса, стоимость строительства дорог может быть в разы дешевле. Нам нужны дороги, нам нужны электростанции — но не по цене выше, чем цены глобального рынка. Эффективность — ключевое требование к естественным монополиям, без которого вопрос тарифов просто не рассматривается.
— А все-таки были или нет у Минэкономразвития предложения отложить либерализацию энергорынка?
— Нет, у нас никогда не было таких предложений. Мы считаем, что это ключевой элемент реформы и мы должны сохранить темпы либерализации. К ним привязаны инвестиционные обязательства частных инвесторов, и мы основываемся на том, что такие инвестиции будут осуществлены в соответствующие сроки.
— Многие компании сокращение модернизации объясняют тем, что финансовая помощь от государства в экономику еще не пришла.
— Это одна из ключевых проблем. Объяснить ее тем, что банки получили деньги и сидят на них, не хотят инвестировать, было бы слишком просто. Мы должны создать механизмы, которые позволяли бы банкам снижать риски. Но и банки сами должны работать с заемщиками: в докризисных условиях такой необходимости не было — когда все росло, можно было финансировать практически любой проект. По сути, в России не сложилась культура финансирования инвестиций. Сначала — в 90-е — не было спроса, потом — в 2000-е — рост пошел настолько энергично, что доход обеспечивал даже самый средний по качеству проект. Впервые банки ощутили, что критически необходима прозрачность заемщика. Кстати, очень показательно: меры поддержки системообразующих предприятий мы обуславливаем программами модернизаций, оздоровления и прозрачности структуры собственности, структуры задолженности, и нам становится понятным, почему банки достаточно высоко оценивают эти риски. Тем не менее для продвижения денег в экономику государство начинает брать часть рисков на себя через систему госгарантий, субсидирование процентных ставок. Кроме того, государство в этом году увеличило свои прямые расходы. Часть этих денег еще не успела дойти до предприятий. Поэтому и важна проводимая сейчас работа по улучшению контрактной системы.
— А что государство потом будет делать с залогами, которые могут к нему перейти?
— Ну не государство, а госбанки. Думаю, залоги должны будут продаваться. Речь ни в коем случае не идет об огосударствлении экономики. Тяжелая ситуация, в которую попадают некоторые предприятия, вынужденные отдавать свои активы, ни в коем случае не должна использоваться для увеличения госсобственности. Должен быть рыночный оборот этих активов даже в условиях кризиса.
— Банкиры говорили, что прежний механизм госгарантий был им невыгоден, сейчас он изменен, но снова идут разговоры, что и измененный механизм невыгоден.
— Государство предлагало гарантию на 50% от суммы кредита, по оборонке даже на 70%. Однако банк, прежде чем обратиться за госгарантией, должен был реализовать залог, полученный от заемщика по негарантированной части кредита, и банки посчитали, что такая система не будет работать. И тогда мы решили упростить механизм. Сейчас от банков не будет требоваться реализация залога: если возникает случай неплатежа по кредиту, банк обращается в суд по взысканию задолженности и одновременно за госгарантией. Я не думаю, что и этот механизм невыгоден банкам, но уверена, что абсолютно все риски государство брать на себя не должно — это совсем лишит рыночной мотивации как заемщиков, так и кредиторов.
— Видите ли вы риски второй волны кризиса, готовится ли к ней государство?
— Мы обязаны готовиться к любому возможному развитию ситуации. Риски есть всегда. У нас нет оснований полагать, что вторая волна неизбежна. У нас есть возможности смягчить ее последствия, если она придет извне, и уж во всяком случае, есть все возможности, чтобы самим ее не провоцировать.
Вторую волну связывают с плохими кредитами. ЦБ и мы постоянно мониторим, какого качества активы формируются у банков, какова динамика задолженности по кредитам. Есть разные оценки экспертов, какова может быть доля плохих кредитов, — от 10% до 30% по международной методике [доля объема кредитов, по которым допущена просрочка платежа]. Мы к такому сценарию готовы: если нужно будет помочь банкам, докапитализировать их, у нас для этого есть ресурс. Но что такое плохой кредит? Кредиты, которые сегодня выдаются по высоким ставкам, завтра могут оказаться плохими. Когда у предприятия рентабельность 10-15% и оно берет короткий кредит под 20% и выше, понятно, что риск невозврата увеличивается. Для выхода на устойчивую траекторию роста нужно, чтобы ставки снижались.
— Насколько действия ЦБ по снижению ставок повлияют на ставки самого банковского сектора?
— Ставки по кредитам реальному сектору зависят и от инфляции, и от рисков банка по конкретному заемщику. Ставки возросли не только потому, что ставка рефинансирования выросла, — выросла прежде всего та часть, которая отражает риск конкретного заемщика. Если до кризиса эта разница [между ставкой рефинансирования и ставками банков] была 3-4%, то теперь — 7-8% и даже больше. Безусловно, по мере снижения ставки рефинансирования ставки по кредитам должны снижаться, поскольку ресурс для банков будет более доступным, однако основной потенциал заключается в снижении оценки рисков по заемщикам.
— Но ведь чем сложнее доступ к кредитному ресурсу, тем выше риски кредитора.
— Порочный круг, да. В ситуации, когда банковская система не генерирует нужный объем кредита, мы применяем ряд инструментов. Во-первых, банки, получающие господдержку в виде субординированных кредитов, должны на объем этой поддержки обеспечить кредитование реального сектора по ставке рефинансирования плюс 3%, не больше. И срок кредита должен быть не меньше года. Мы тем самым даем сигнал: ищите заемщиков, которым вы можете такие кредиты дать. И надо сказать, банки таких заемщиков находят. Этот механизм, безусловно, будет влиять на ставку по кредитам в экономике.
Следующее направление — субсидирование банковских кредитов в определенных секторах: в сельском хозяйстве, автопроме.
Третье направление — поддержка кредитования малого и среднего бизнеса. Вместе с регионами мы развиваем программу по субсидированию процентных ставок, по госгарантиям по кредитам, запускается новая программа — Банку развития выделены дополнительно 30 млрд руб., которые позволят региональным банкам рефинансировать кредиты малому бизнесу, тоже с заданными условиями по процентным ставкам.
— UC Rusal предложила ВЭБу выпустить облигации под свой долг, который может быть конвертирован в акции компании. Насколько эта схема выгодна государству?
— Государство пришло на помощь в сложный момент, чтобы предприятия, которые попали с margin calls, смогли перекредитоваться на льготных условиях. И мне кажется, компании должны исходить из того, что нужно долги возвращать. Если будет необходимость пролонгации, то должна быть единая схема для всех. Не думаю, что схема реструктуризации долга через его конвертирование в облигации может быть распространена на всех. А раз так, то я не считаю, что она жизнеспособна.
— Сейчас активно обсуждается законодательство о банкротстве. Минэкономразвития предложило пакет мер по финансовому оздоровлению компаний, а ВТБ — альтернативный проект, в котором предлагает ужесточить законодательство в пользу кредиторов.
— Законодательство о банкротстве — это всегда баланс интересов кредиторов и заемщиков. Сейчас многие предприятия, банки столкнулись с тем, что процедуры, которые заложены в существующем законе о банкротстве, не срабатывают в условиях кризиса. Несовершенство действующего закона связано с не очень гибкой процедурой финансового оздоровления, поэтому мы подготовили поправки, направленные на создание востребованных процедур реструктуризации, финансовой реабилитации. Готовятся и поправки, связанные с банкротством группы лиц. Сейчас затруднительно выработать стратегию выхода из кризиса целой группы, нет инструментария для объединения активов и обязательств в процедурах банкротства — все это почти автоматически ведет к конкурсному производству или создает возможность для злоупотреблений и нарушения интересов кредиторов.
Что касается предложений ВТБ, направленных на защиту интересов кредиторов, — безусловно, мы их будем учитывать. Озабоченность многих кредиторов связана с тем, что в преддверии банкротства компания начинает выводить активы через реструктуризацию бизнеса и т. п. Мы уже приняли закон, позволяющий оспаривать сомнительные и преференциальные сделки.
В целом у нас в стране сложилось слишком пугливое отношение к банкротству, хотя это цивилизованная процедура урегулирования долгов, эффективность которой повышает определенность как для должника, так и для кредитора. Это особенно ценно в условиях кризиса, и реабилитационные процедуры будут применяться более активно.
— В конце 1990-х обсуждался вопрос разделения «Газпрома» на самостоятельные транспортную и добывающую компании. Такая реформа так и не была реализована, но в кризис началось много разговоров о том, насколько неэффективен «Газпром». Не планирует ли Минэкономразвития вернуться к вопросу его реорганизации?
— Такие идеи были вызваны необходимостью обеспечить недискриминационный доступ к инфраструктуре и повысить эффективность «Газпрома», чтобы было понятно, как осуществляется учет затрат, расходов, прибыли на каждом сегменте деятельности. Сейчас я не вижу причин возвращаться к вопросу о реорганизации — эти две проблемы можно решать другим способом. Недискриминационный доступ необходимо обеспечить нормативной базой, большей прозрачностью и контролем за доступом к инфраструктуре. Эффективность «Газпрома» — это, безусловно, один из приоритетов. Должна быть постоянная настройка внутреннего корпоративного управления на конечные показатели эффективности. Кроме того, «Газпром» — компания, конкурирующая на глобальных рынках. А конкуренция — это всегда самый мощный стимул к эффективности.
— А почему государство предложило такие низкие дивиденды по «Газпрому» — даже ниже, чем рекомендовало правление?
— В этом году мы не только пытаемся максимизировать дивиденды, мы их увязываем с финансированием инвестпрограмм компаний, в которых есть доля государства, — понимая, что сейчас у многих возникли проблемы с источниками этих инвестиций. Были приняты решения, что часть дивидендов останется в распоряжении компаний именно для финансирования конкретных инвестпрограмм.
Наша позиция состоит в том, что инвестиционные программы, поскольку они создают задел на будущее, должны компаниями выполняться. В случае отсутствия доступных источников финансирования программ мы идем на помощь компаниям, предлагая дорогие кредитные источники заменить собственными средствами компании, которые мы оставляем в ее распоряжении, отказываясь от дивидендов в свою пользу либо сокращая их размер. И это решение касается не только «Газпрома».
— Главный получатель госпомощи — «АвтоВАЗ», он пока единственный, кто ее получил. Насколько эффективно прямое закачивание денег в автопром, к которому есть масса претензий?
— Действительно, автопрому в антикризисной программе уделяется большое внимание — несмотря на то что есть вопросы к уровню конкурентоспособности выпускаемых машин. Это связано с тем, что в нынешней структуре экономики, в промышленном производстве, в создании рабочих мест автопром играет большую роль. В нем без учета всех смежных производств работает почти полмиллиона человек. Поэтому мы автопром поддерживаем, причем не только производство, но и спрос — есть поддержка автокредитования, есть закупка за счет бюджетных средств автотехники.
Что касается «АвтоВАЗа», его поддержка осуществляется в обмен на программу финансового оздоровления, повышения конкурентоспособности. Мы ее обсуждали в министерстве, у нас есть к ней вопросы, в том числе связанные с модельным рядом, его потенциальной нишей. Это ни в коем случае не просто выделение денег на поддержание текущей деятельности. Деньги даются в обмен на повышение конкурентоспособности.
— Насколько сильно сейчас отраслевое лоббирование?
— Отраслевое лоббирование всегда было, есть и будет. И особенно сейчас, когда возможности решить проблемы самостоятельно у предприятий сократились и многие приникают к госденьгам, думая, что их легче получить. Думаю, мы пока удачно противостоим отраслевому лоббизму. Но при этом будем помогать некоторым отраслям — но прозрачно. Будем поддерживать не тех, кто оказался более эффективным в лоббизме, — а тех, у кого много занятых, есть уникальные технологии, которые мы тоже не хотим утратить из-за кризиса.
— В феврале премьер-министр дал поручение рассмотреть возможность введения налога на сверхприбыль для нефтяной отрасли. В какой стадии сейчас этот вопрос? Состоится ли, по вашему мнению, эта налоговая реформа и когда? Как будет выглядеть новый налог, действительно ли он сможет заменить собой экспортную пошлину и НДПИ?
— Действительно, такое поручение дано, и оно сейчас прорабатывается нами совместно с Минфином и Минэнерго. Цель обсуждаемой меры — стимулировать разработку новых месторождений и увязать налогообложение отрасли с экономическим результатом. Такой подход позволит обеспечить экономически более эффективное налогообложение: чем выше рентабельность — тем выше нагрузка. А на стадии инвестиций в разработку месторождения налоговая нагрузка будет минимальна. Кроме того, это позволит стимулировать и разведку новых месторождений.
Однако все это требует тщательной экономической экспертизы условий добычи на действующих месторождениях и разработки, а также оценки прогнозов освоения новых месторождений. Сейчас эта работа ведется.
— Что происходит с антирейдерским законом, который идет в блоке с антикоррупционным?
— Антирейдерский проект в настоящее время вносится на второе чтение, и мы ожидаем его рассмотрения в ближайшие недели. Сегодня рейдеры могут получать нужное решение за счет того, что подают множество требований в арбитражные и общие суды в разных регионах. Используя противоречия между решениями, они добиваются остановки крупных предприятий, смещения директоров, передачи реестров акционеров «аффилированным» регистраторам. Основные идеи проекта — объединение всех корпоративных споров компании в системе арбитражных судов у одного судьи и повышение прозрачности разрешения корпоративных споров.
Через повышение координации таких дел в рамках одной системы арбитражных судов мы создадим эффективные механизмы контроля и обжалования неправосудных решений, практически нивелируем возможность получения нужных судебных актов в судах, находящихся за тысячи километров от местонахождения компании.
Проектом также усиливаются штрафы за злоупотребление процессуальными правами. Кроме того, в процессуальное законодательство вводится институт рассмотрения групповых исков. В частности, любой акционер сможет от имени группы других акционеров, от имени акционерного общества подавать иски к директорам компаний. Во всех странах право на такой иск является дисциплинирующим фактором для органов управления и контролирующих компанию лиц.
«За афишами не слежу»
Эльвира Набиуллина замужем за ректором Высшей школы экономики Ярославом Кузьминовым, сын — студент, получает профессию социолога.
Биография
Родилась в 1963 г. в Уфе. Окончила МГУ им. Ломоносова по специальности «экономист». В 1992–1994 гг. работала в дирекции Российского союза промышленников и предпринимателей по вопросам экономической политики
1997 заместитель министра экономики
1998 председатель правления Промторгбанка
1999 вице-президент Центра стратегических разработок
2000 первый замминистра экономического развития и торговли
2003 президент Центра стратегических разработок
2007 заняла пост министра экономического развития
