Автор финансовой стабилизации 1990-х Анатолий Чубайс сейчас убежден: в бюджетной стратегии страны инновационные задачи должны быть не довесочком, а основой.
В ближайшие месяц-два в России станет одной госкорпорацией меньше: «Роснано» преобразуется в АО. Анатолий Чубайс надеется, что после этого в компании поубавится бюрократии (и сотрудников, кстати, тоже), у менеджеров появится больше мотивов доводить финансируемые проекты до успеха и тогда оснований называть Россию инновационной страной станет больше. Но велики и риски: почти любой проект из 97 одобренных наблюдательным советом «Роснано», по его мнению, может лопнуть.
— С нового года «Роснано» превращается из госкорпорации в открытое акционерное общество. Что изменится?
— Как вы знаете, госкорпорация «Роснано» появилась во многом благодаря усилиям [директора Российского научного центра «Курчатовский институт»] Михаила Ковальчука. Конструкция была абсолютно правильная — создание новых бизнесов и выделение под это финансовых ресурсов. И хотя мне не нравится форма госкорпорации, тем не менее я считаю, что на первом этапе она свою целевую задачу выполнила. Для нас это означает не просто смену вывесок, а нечто гораздо более глубокое и содержательное. Мне не нравится форма госкорпорации, и я не раз об этом заявлял. Что такое АО, я хорошо понимаю еще со времен работы в РАО «ЕЭС России», когда миноритарные акционеры нам, менеджменту, всю «печень съели», но в итоге мы достигли доверия и взаимопонимания в преобразованиях на десятки миллиардов долларов. Если совсем поверх юридических тонкостей — это юрлицо, гораздо более открытое рынку, потребителям, партнерам всех видов, в том числе финансовым. Поэтому оно гораздо более уязвимо и в то же время обладает гораздо большим ресурсом, возможностями. Если ты хочешь, чтобы его преимущества сработали, нужно перестраивать и внутреннюю конструкцию, и внешние условия работы.
У нас в «Роснано» — ужасно сказать — есть недостатки. Мы медленные, мы бюрократичные, мы не очень поворотливые. Все это для госкорпорации, может быть, нормально и правильно, а для ОАО — ненормально и неправильно. Поэтому вместе со сменой наименования и всеми положенными процедурами у нас параллельно проходит серьезная внутренняя реформа. Целевая задача — стать более динамичными, более рыночными, более эффективными. Технологически это радикальное изменение структуры «Роснано», создание бизнес-единиц, ориентированных на бизнес-результаты, и построение корпоративного центра, который «держит» стратегию.
Тут я должен на шаг отступить, иначе картина будет неполной. Преобразование в ОАО — это лишь часть наших преобразований. У нас изначально было две группы функций: одна — чистый бизнес, другая — государственные инфраструктурные некоммерческие функции. Поэтому мы преобразуемся в две организационно-правовые формы. ОАО — одна из них, а вторая — некоммерческая организация «Фонд инфраструктурных и образовательных программ», «дочка» ОАО «Роснано». ОАО по закону создается для того, чтобы акционеры получали прибыль и бизнес развивался, а у фонда нет задачи получения доходов.
— А какие есть?
— Изначально, когда нам только давали государственные деньги, то сказали: вот эти деньги на создание новых бизнесов, а вот эти — на инфраструктурные проекты: образование, стандартизацию, создание наноцентров и др. На эти некоммерческие цели было выделено 29 млрд руб. Ровно эти 29 млрд руб. мы направим в фонд.
— Какие еще произойдут изменения?
— В ОАО вместо инвестиционных команд появятся бизнес-единицы, произойдет существенное расширение их полномочий и прав по управлению активами, существенное усиление их заинтересованности в конечных результатах, в том числе в работе проектных компаний. И резкое сокращение полномочий корпоративного центра, который в меньшей степени сможет влиять на структурирование сделок. Сделки будут делать бизнес-единицы. А корпоративный центр будет задавать общие правила.
— А вы будете…?
— А я буду тем же, кем и раньше. Председателем правления, но не госкорпорации, а акционерного общества. В этом качестве я по-прежнему за все отвечаю: и за корпоративный центр, и за бизнес-единицы, и за фонд. Кстати говоря, меня еще нужно назначить. (Улыбается.) Поэтому скажем так — надеюсь, что я заслужу доверие акционеров.
«Протестую против слова «спиливать»
— Что будут представлять собой бизнес-единицы?
— Это подразделения без образования юрлица, которые получат в реальное управление все активы, за которые они отвечают. К этим активам относятся: а) те проектные компании, которые уже созданы; б) те финансовые ресурсы, которые бизнес-единицы хотят получить для создания новых проектных компаний. У нас есть управляющие директора, сегодня они возглавляют инвестиционные команды в «Роснано». С января это будут бизнес-единицы с полной ответственностью за финансовые результаты тех бизнесов, которые они создали. Эта ответственность будет проявляться во всей системе мотивации, начиная с текущих KPI (Key Performance Indicators — ключевые показатели эффективности.- «Ведомости») и заканчивая опционами.
— А в госкорпорации было невозможно выстроить такую систему мотивации?
— В полном объеме — нет, хотя мы и старались к ней приблизиться.
— Со стороны казалось, что у вас давно все так и работает.
— Не совсем. Это вам извне казалось, что так и работало. А если бы вы где-то за стаканом чая усадили кого-нибудь из наших управляющих директоров, он бы вам рассказал: «Так работать невозможно, абсолютная бюрократия, это согласовывай с финансистами, то — с экономистами, это — с юристами, это — с корпоративщиками, а у меня партнеры по переговорам не ждут».
— А в ОАО будет не так?
— В АО будет не так, потому что все юристы и экономисты станут руководствоваться стандартом «Роснано» по требованиям к сделке. Точка. Дальше — правление, и право высказать свои претензии у юристов, экономистов и финансистов будет только на правлении. И то никто из них не сможет сказать: мне не нравится проект. Он сможет сказать только: мне не нравится проект потому, что заложенные в таком-то стандарте требования к проекту не соблюдены.
— То есть процедура утверждения проекта станет более формализованной?
— Это неточная формулировка. Дело не в большей формализации, а в том, что это формализация другого качества. В прежней жизни управляющий директор должен был пройти каждый из этих департаментов и доказать им, что сделка хорошая. В новой жизни он никого проходить не должен. У него есть исходные требования к сделке, он ее подготовил — и принес сразу на правление. Дальше, если я руководитель бизнес-единицы, а вы финансист, вы можете сказать, что вам не нравится сделка, потому что показатель IRR (внутренняя норма доходности инвестиций. — «Ведомости») ниже утвержденных требований. А я, как руководитель бизнес-единицы, могу ответить: да, он ниже, вы правы, зато эта сделка приведет к тому, что через шаг у меня возникнут еще пять сделок, прямо из нее произрастающих, и там IRR будет точно 35-40% и перекроет всё. Если я не сделаю эту сделку, не будет и других, поэтому я настаиваю.
— Вы прямо с 1 января станете акционерным обществом? Как это происходит?
— Происходит очень тяжело, это мучительный процесс, одних постановлений и распоряжений правительства штук шесть нужно утвердить, и все они согласовываются с ключевыми министерствами и несколькими департаментами правительства. Нам хотелось бы с Нового года попасть в реестр налоговой службы. Не знаю, успеем или нет. Может, не успеем к 1 января, станем акционерным обществом с 20 января или с 1 февраля.
— Будете, как в РАО «ЕЭС России», спиливать буквы с вывесок?
— Во-первых, я протестую против слова «спиливать». (Смеется.) А во-вторых, там [в РАО «ЕЭС России»] мы завершали деятельность компании, а тут просто преобразуемся. Сейчас у нас госкорпорация «Роснанотех», а будет ОАО «Роснано». Такое внешнее преобразование, которое сопряжено с крупным преобразованием внутри. Помимо всего, что я вам рассказывал, у нас еще происходит и сокращение численности.
— Почему?
— Потому что много. Ужимать надо.
— Кого именно?
— У нас неправильное соотношение между подразделениями, которые нацелены на создание проектов, и подразделениями, обеспечивающими все остальные функции. Удельный вес людей, которые непосредственно создают наноиндустрию, должен стать выше.
— А сейчас какая пропорция между сотрудниками тех и этих подразделений?
— Сейчас меньше половины работает в инвестиционном блоке. Но с пропорциями нужно обращаться осторожно, потому что у нас большое количество некоммерческих функций, которые останутся, но перейдут в некоммерческий фонд.
— То есть вы будете людей не увольнять, а переводить в фонд?
— Мы будем со временем делать и то и другое. Увольнять тоже будем, уже сейчас 30-35 человек в процессе увольнения. При этом у нас остается ограничение по общей численности штата в 450 человек. От этой численности мы уже сейчас отнимаем почти 10%.
— Чиновники вот сокращаются на 20%…
— Серьезно? Я даже не знал.
— У оставшихся сотрудников зарплата повысится?
— С должностными окладами ничего не происходит, они остаются прежними. Но мы получили важное решение наблюдательного совета — нам разрешили на три года зафиксировать фонд должностных окладов. В 2011, 2012 и 2013 гг. он не будет меняться ни в большую, ни в меньшую сторону. Зато вся экономия, если мы сможем ее получить за счет сокращения численности, остается у нас. Но есть еще премии, которые зависят от KPI.
— По каким KPI будут измеряться результаты работы менеджеров «Роснано»?
— Система KPI уже сейчас присутствует у нас в развитом виде и, как мне кажется, реально влияет на нашу мотивацию. Другое дело, что на разных этапах работы «Роснано» приоритеты смещаются.
Был этап, когда система KPI только создавалась и ключевым ее параметром было количество проектов, представленных на наблюдательный совет и утвержденных. Представил, но не утвердил — остался без премии. Этот этап сработал, в моем понимании, позитивно: у нас было большое отставание в 2008 г. и в начале 2009 г., но к концу 2009 г. мы выполнили задачу двух лет и вышли на плановую квартальную «мощность» (около 15 утвержденных проектов за квартал. — «Ведомости»).
Идем дальше. Проекты утверждены, но их же еще реализовать неплохо бы. А это уже другая задача — нужно подготовить и подписать со всеми участниками инвестиционные юридически обязывающие документы, целые серьезные тома, здесь мы стали пробуксовывать. Проект утвержден — документы не удается согласовать, и начала финансирования, соответственно, нет. Тогда мы изменили KPI и в качестве приоритета заложили туда объем финансирования проектов. Вот, например, мы в этом квартале рискуем оказаться без премии. (Заглядывает в iPad, лежащий на столе, и некоторое время пролистывает страницы отчета.) Для IV квартала пороговый план — 14 млрд руб. Есть риск, что не выполним. Правда, и в I квартале, и во II, и в III мы план выполнили.
— Вы все это смотрите на сайте?
— Нет, это наш внутренний портал.
— А сотрудникам «Роснано» эта информация доступна?
— Да, ее видит каждый из 450 сотрудников. И понимает, будет у него премия или нет.
— А такой параметр, как выход проекта на заданную мощность, в KPI не учитывается?
— Вы по стадиям рассуждаете абсолютно верно. Первая стадия — утвердить проект на наблюдательном совете. После наблюдательного совета — довести [проект] до начала финансирования. Это тоже сложная стадия, мы практически год на нее потратили, сейчас ситуацию улучшили, но еще не до конца: профинансировали 38 проектов при утвержденных 104. Маловато, но ситуация двигается. Следующая стадия — ровно та, о которой вы сказали, когда мы будем спрашивать руководителя бизнес-единицы не за то, сколько он потратил, а за результат. Здесь нас уже будет интересовать ситуация в самих проектных компаниях, сердцевине нашего бизнеса. Это стадия, до которой мы доберемся в следующем году.
— Вы упомянули об опционах. Сотрудники «Роснано» смогут получать акции проектных компаний?
— Наблюдательный совет утвердил нам два вида опционов. Один — на акции проектных компаний, а другой — на доход, который «Роснано» получает от проекта. Это разные мотивации. В каких-то случаях задача — рост капитализации проектных компаний, а в каких-то ситуациях мы рассчитываем на дивидендные поступления от компаний или, например, на возврат кредитов с процентами. То есть на cash-flow, не связанный с капитализацией проектных компаний. Это две группы интересов, и на каждую из них принципиально одобрены опционы.
«IPO — задача на 2013-2014 гг., не раньше»
— Ваши соинвесторы нередко жалуются на слишком жесткие требования «Роснано» к партнерам. Если выдаете кредиты, то под высокий процент, если вкладываетесь в капитал проектной компании, то обязательное условие — последующий выкуп доли «Роснано» частным партнером по фиксированной цене. Но на последней пресс-конференции вы не исключили, что условия партнерства «Роснано» с частными соинвесторами могут смягчиться.
— Ровно в этом направлении мы и движемся. И не потому, что мы такие хорошие, а потому, что иначе не сможем проекты сделать. Если мы предлагаем нашим партнерам по проектам условия хуже, чем рынок, то зачем мы им нужны? Они просто уйдут.
— Иногда у них просто нет выбора, не всем же банк одолжит деньги на стартовый капитал.
— Потенциально это возможно, вы правы, но все-таки ситуация не совсем такая. Год назад им идти было некуда, конъюнктура совсем плохая была. Сегодня компаниям-заявителям, в принципе, есть куда идти. Более того, у нас есть два примера, когда нам сказали: нет, ребята, нам не нравятся ваши условия.
— И ушли?
— Да, ушли.
— Можете рассказать кто?
— Могу: НПП «Квант», например. Это, как всегда, было связано еще с психологическими моментами. Мы с «Квантом» договорились, сделку утвердили, а потом «Квант» вошел в ИСС им. академика Решетнева. Те посмотрели и сказали: все плохо, нам не нравится, мы нашли лучшие условия. Ну нашли так нашли, желаем успеха.
В принципе, это для нас ненормальная ситуация, экстремальный случай. Но такие случаи нас взбадривают, чтобы не расслаблялись.
При всей сложности макроэкономической ситуации все-таки очевидно, что конъюнктура рынка позволяет до конца года осуществить наши первые заимствования на очень приличных условиях. Это будут наши пассивы. А если мы пассивы сформируем дешево, то сможем улучшить и условия заимствования — да и вхождения в equity [капитал] — по нашим активам.
— Заимствования — это облигации под госгарантии?
— Да.
— Зачем вам эти деньги? Чтобы покрыть кассовый разрыв, возникший после того, как «Роснано» вернула в бюджет 65 млрд руб. из первоначально полученных 130 млрд руб.?
— Вопрос о возмещении денег решен полностью распоряжением правительства, подписанным Владимиром Путиным, которым предусмотрены все источники и виды финансирования «Роснано» на период с 2010 по 2015 г. Совокупный объем cash-flow, который в этом распоряжении прописан, нас устраивает, он адекватен нашим задачам.
Второй вопрос — соотношение заимствований и капитала, которое задано тем же самым распоряжением. В этом году мы должны были получить — и получили — в виде возврата изначально выданных средств 1 млрд руб. из бюджета. Ровно столько, сколько было заложено распоряжением правительства. Плюс государственных гарантий под облигации и кредиты на 53 млрд руб. Если не привлечем заимствования, т. е. очередную порцию cash-flow, то просто-напросто не сможем продолжать работать. И поскольку правительством этот график выполняется, мы тоже не хотим тянуть. Нам разрешают в этом году взять заимствования — мы их возьмем, но, как я сказал, с учетом конъюнктуры.
— Раньше вы говорили про возможное IPO…
— IPO — это очень большая и очень серьезная тема. Но это задача на 2013-2014 гг., не раньше. Как раз тогда на полную мощь заработают проектные компании, на «Роснано» отовсюду посыпятся триллиарды и будет самое время подтянуть еще инвестиции. (Смеется.) У меня уже не поднимется рука снова атаковать госбюджет, нужно будет привлекать частных инвесторов. Но уже не в проектные компании, а в саму «Роснано». Это могло бы стать хорошим способом оценки всего сделанного «Роснано».
Что такое «Роснано» для рынка, в чем наша ключевая компетенция? Мы создаем бизнесы. Мы не производим светодиоды, их производит «Оптоган», а мы создаем «Оптоган». Так что IPO — это продажа рынку нашего умения создавать «Оптоган». Это задачка непростая. Одного «Оптогана» мало — это первое, и второе — чтобы продать рынку умение создавать бизнесы, нужно не просто создать «Оптоган», но и выйти из этого проекта с высоким мультипликатором. Причем сделать это нужно не один раз, это нужно превратить в повторяющуюся практику.
— Как выглядит в вашем представлении «Роснано» через 5-10 лет? 51% акций у государства и 49% у частных инвесторов?
— Можно я не все, что у меня в голове есть, вам сейчас расскажу? Пока у нас есть только одно решение — о преобразовании госкорпорации в 100%-ное ОАО с участием государства. А дальше посмотрим.
— В последнее время государство снова взяло курс на приватизацию активов. Это созвучно вашему взгляду на будущее «Роснано»?
— Государство — это очень сложное явление, тем более в условиях меняющейся мировой конъюнктуры. Но если говорить по делу, то, конечно, через шаг после преобразования в акционерное общество нужно выходить на частные рынки за капиталом.
«А может, ничего не получится»
— Есть ли среди 38 профинансированных проектов хотя бы несколько, про которые уже понятно, что они состоялись? И те, которые наверняка провалятся? Ведь из 10 венчурных проектов обычно выстреливает не больше трех-четырех.
— Это чистая правда, мы это уже начинаем ощущать. Но именно потому, что наши проектные компании еще не на стадии массовых продаж, мы выходим на эту развилку тоже на ранней стадии. Например, можно сказать, что проект с НПП «Квант» провалился, не начавшись. У нас пока еще не было случаев, чтобы мы прошли наблюдательный совет, подписали документы, проинвестировали проект, потом его бизнес расширялся, а потом грохнулся. Мы еще до этого доживем, но пока не дожили. У нас проекты «умирают», к счастью, пока в той стадии, когда мы еще не начали их финансировать.
Есть ли проекты уже состоявшиеся, с серьезной перспективой? Несомненно. «Оптоган» — колоссальные перспективы, попали абсолютно в яблочко с технологическим, конструкторским уровнем. 130 люмен/Вт — это мечта Osram и Phillips, китайцы даже близко не стоят по технологическому уровню светодиодов. Одновременно готовится новая платформа, еще более эффективная. Сильная команда, правильные ребята, мы с Михаилом Прохоровым хорошо взаимодействуем как соинвесторы. Точно объем спроса будет геометрически расти. Уже сейчас серьезные люди вокруг нас ходят: не продадите ли? Мы говорим: нет, рано.
— Почему?
— Продадим потом. Гораздо дороже.
В целом я бы сказал так. Из 97 проектов — очень грубо — примерно 60 хорошие, крепкие, интересные. Что-то из них наверняка не получится, а что-то получится. Еще проектов 10, которые переворачивают технологические уклады в отраслях, формируют новый способ создания продукции либо создают новую продукцию, которой ранее не было. Это очень значимые вещи, каждая из которых может дать сумасшедший прорыв, а может лопнуть с треском.
— Можете привести примеры?
— Это в том числе медицинские проекты. Фармацевтика — в той части, которая связана с нанодоставкой [лекарственного вещества], с ионами Скулачева — для начала [могут быть] офтальмологические инновационные фармацевтические препараты, а дальше и более ударные. А может, ничего не получится — про каждый из таких проектов это можно сказать.
Это, конечно же, некремниевая электроника, которая может захватить до 10% мирового рынка электроники. Планшетники — вот только одна из сфер применения.
Кроме того, есть еще несколько проектов, которые предназначены перевернуть больше чем целые отрасли.
— Еще с десяточек?
— Нет, пока всего три, недоработали. (Смеется.) И еще не все утверждены, так что про них чуть-чуть рано говорить.
— Ну а все-таки? Назовите хотя бы один. Где переворачивать мир будем?
— (Задумывается.) Там две сферы на стыке, каждая из которых является способом перевернуть мир. Одна сфера — это новый базовый материал. Есть металл, есть пластик, есть дерево, есть строительные материалы, а вот у нас — свой, новый, который лучше, чем любой из названных. Объемы продаж — сотни миллионов тонн, смена технологического уклада в десятках отраслей.
— Придется делать новые ГОСТы, техрегламенты?
— Не просто ГОСТы, это вообще новая эпоха.
А вторая сфера — это экология, возможность практически полного решения проблемы Киотского протокола (парниковые выбросы в атмосферу. — «Ведомости»). Вместо всей нынешней концепции «улавливание и хранение» выбросов будет предотвращаться появление выбросов, а из веществ, которые сегодня являются выбросами, будет производиться материал, уникальный по своим свойствам.
Но повторю еще раз: провалиться может любой из этих проектов.
— У «Роснано» есть целый ряд проектов, не связанных напрямую с производством нанопродукции. Например, проект «умного магазина», когда покупатель проходит по торговому залу с тележкой, оснащенной специальным устройством, считывающим информацию с наклеенных на продукты RFID-меток. Производство RFID-меток — это нанотехнология, но создание магазина — точно нет. Много ли таких проектов в портфеле «Роснано»? И зачем они вам?
— Это вопрос, по которому у нас очень много сломано копий. Часть ответа на него есть, части пока еще нет. Есть нанотехнологические проекты, по которым никаких сомнений нет. Это 95% утвержденных проектов. А есть, например, производство поликристаллического кремния. В самой технологии производства поликремния наносоставляющей нет. Тем не менее поликремний — это основа и для всей кремниевой электроники, и для солнечной электроники, та предпосылка, без которой невозможно двигаться дальше. Сейчас мы с владельцем АФК «Система» Владимиром Евтушенковым вводим на заводе «Микрон» линию по производству 90-нанометровых чипов, а для них нужен как раз поликремний. Мы развернули в Чувашии строительство с [владельцем «Реновы» Виктором] Вексельбергом завода по производству тонкопленочных солнечных батарей, для них нужен тот же материал. То же самое со светодиодами. То есть сам поликремний — это фундаментальная предпосылка для того, чтобы развивать десятки проектов в сфере нанотехнологий.
Наш научно-технический совет очень квалифицированный и строгий, им не покомандуешь. И тем не менее члены совета сочли, что этот проект правильный и необходимый для развития наноиндустрии.
То же самое — магазин, о котором вы сказали. Сам по себе магазин не является нанотехнологией. Но представьте на секунду, какой объем спроса он создает на нанопродукцию (и не только). В сетевых магазинах 45-50 млн человек обслуживается. 50 млн человек покупают там, допустим, по три продукта в день. И на каждом продукте RFID-метка. Умножьте эти 50 млн на три и на 365 дней — получается спрос на миллиарды единиц нанопродукции в год! Даже чипов для биопаспортов можно выпустить не больше чем 145 млн — и только один раз. А здесь многопорядковое отличие. Огромные возможности для RFID есть в грузовых авиа-, ж/д, морских, автоперевозках.
Мы взялись за создание наноиндустрии. Это означает, что мы должны понимать задачу системно — не просто изготовить лампочку и продать. Это задача, требующая инфраструктурной поддержки, в том числе поддержки со стороны спроса.
Теперь другая часть нашей позиции. За пределами нано встречаются действительно интересные проекты. Бывает, просто руки чешутся за них взяться. Но у «Роснано» есть базовая задача: в 2015 г. размер наноиндустрии в стране должен быть 900 млрд руб. В итоге спросят с нас за это. А 900 млрд руб. — задача очень непростая, даже неразрешимая, по мнению очень серьезных людей, которые понимают, о чем говорят, в том числе классиков Кремниевой долины, которые мне сказали: mission impossible, dear friend. (Смеется.) Поэтому сильно выбираться за пределы 900 миллиардов наноиндустрии просто неправильно.
«Якутия может стать одним из инновационных драйверов»
— Вот предлагалось считать нанопродукцией целиком автомобиль со светодиодными фарами. Тогда миссия была бы очень даже выполнимой. Вы же отказались?
— Да, такой подарок нам не нужен. По этой теме мы очень серьезно и плотно взаимодействуем с Росстатом. К его профессиональному взгляду надо относиться очень внимательно. Уже трижды мы на правлении слушали концепцию, что считать нанопродукцией, и пока еще сами не до конца сформулировали ответ.
Есть вещи очевидные: автомобиль — точно не нано, тут все согласны. В автомобиле есть светодиодное освещение. Фару целиком возьмем? Но в фаре есть стекло, фокусирующее излучение, есть металлический каркас и т. д. Не годится. Оставляем сам источник света — тут, казалось бы, все понятно. Но, вообще говоря, в источнике есть собственно гетероструктура, она в корпусе, на корпусе фосфоресцирующие элементы, обеспечивающие цветовую гамму… Что из этого нанопродукция? Все не так просто.
Есть обратная сторона дела. Наши цифры показывают, что значительная часть бензина в нашей стране уже производится на установках с нанокатализаторами. Если его засчитать, сразу получим 360 млрд руб. Но зачем это надо? Я не хочу.
— Курс на инновации был провозглашен 1,5 года назад. За это время эта тема из модной уже успела превратиться в нудную — так много об этом сказано. Но до сих пор непонятно, что имеется в виду под инновациями. А вам понятно? Вы можете описать инновационную модель России?
— В действительности уже просматривается по крайней мере несколько моделей построения инновационной экономики России. Страна у нас очень большая: в российских регионах сейчас формируются совершенно разные модели инновационной экономики.
— Приведите пример.
— Возьмем три точки — Пермь, Томск и Якутия.
— С Томском и Пермью более или менее понятно. А Якутия-то при чем?
— Объясню по порядку. В Перми и Томске — эндогенные, т. е. возникшие внутри регионов, модели. Пермь — индустриальный регион с большой долей современных технологий: от моторостроения до приборостроения. Сердцевина проектов, которые там развиваются, — производство с хорошей инженерной культурой, с добавлением нанокомпоненты. Например, пермский «Новомет», построивший предприятие по производству погружных насосов для нефтедобычи. Организовали в чистом поле, а предприятие оказалось не просто хорошим, а очень хорошим. Их продукция конкурентоспособна на мировом рынке. Базовая причина успеха в том, что они привнесли в насосы технологическую культуру порошковой металлургии. Теперь насосы могут работать в агрессивной химической среде. Это серьезный бизнес, к которому мы присоединяем нанокомпоненту, связанную с дисперсностью самого порошка и нанопокрытием, и компания выходит на следующую стадию развития.
Томск — один из лучших инновационных регионов в стране. Там губернатор Виктор Кресс 15 лет строил инновационную инфраструктуру, «инновационные лифты», когда ни о какой модернизации федеральные власти даже не говорили. И сегодня в регионе есть компании, которые рождались в гаражах, а доросли до серьезных бизнесов, например «Микран». В Томске отличная от Перми инновационная модель — выросшая не от промышленности, а из вузовских и научных стартапов.
— А в Якутске?
— Вы не правы, когда спрашиваете о Якутии с таким скепсисом. Якутия может стать одним из инновационных драйверов в Сибири и на Дальнем Востоке. Но в Якутии экзогенная инновационная модель, т. е. привнесенная извне. Власти Якутии смогли создать условия, чтобы на территорию стали приходить инновационные бизнесы. Для начала республика вместе с нами вложила средства в питерский «Оптоган» и стала следить за развитием этого бизнеса. Через шаг они поняли, что если светодиоды будут делать в Питере, то светильники на их основе можно выпускать в Якутии.
— То есть Якутия может стать таким маленьким Китаем?
— Нет. В Китае одно из базовых преимуществ — дешевая рабочая сила. А в Якутии дешевой рабочей силы нет. Но они учитывают характер спроса. Например, в Якутии нужны строительные материалы, способные работать при температурах минус 50-60 градусов. И республика занялась развитием серьезного бизнеса по изготовлению несущих строительных конструкций не из металла, а из базальтоволокна. Мы точно им будем помогать, и я уверен, эта продукция будет востребована и другими регионами.
«Хватай вокзал, чемодан уходит»
— Вы рассказываете о точечных инновациях, стихийно сложившихся по разным причинам. Но какова инновационная модель всей страны? Пока создается впечатление, что форпост инноваций — это «Сколково», созданный на административном ресурсе.
— Замените слово «стихийная» на слово «естественная». Это очень важно. Вся сила Томска в том, что власть поддержала естественно сложившиеся процессы. Если бы она делала это искусственно, ничего бы не получилось. И Якутия развивается не искусственно, а органично. Но я с вами согласен: нет целостного стратегического видения того, что такое процесс создания инновационной экономики в стране. Вы не видите этой стратегии. Раскрою страшный секрет: и я ее не вижу. Здесь обычно предъявляются претензии к правительству, что у него нет инновационной стратегии. Не надо предъявлять таких претензий. Правительство не может сделать то, чего нет в интеллектуальной элите. У нас пока еще очень низкий профессиональный уровень накопленных знаний об инновационной экономике. Полтора года дискуссий помогли, но явно недостаточны.
— Мы правильно вас поняли, что в России будут сформированы естественным путем сегменты инновационной экономики?
— В разных регионах инновационная экономика будет разной. Это как раз хорошо. Регионы уже встроились в инновационную гонку. Появились территории, которых еще пару лет назад не было на инновационной карте. Ставрополь, например, где будет построена мировая компания по сапфировым подложкам — и, вероятно, не одна.
Но при всей значимости региональной компоненты мы должны понимать, что есть важнейшая часть нагрузки в этой конструкции — федеральная. Она включает в себя решение десятков вопросов, даже перечисление которых займет много времени. Например, преобразование корпоративного законодательства, налогового, главы IV ГК, техрегулирования, промбезопасности, экологического законодательства и т. д.
Кроме этого, в моем понимании, функции и структура органов власти, или, проще говоря, нашего родного правительства все еще не адекватны задачам инновационной экономики. Очевидно, что нужны серьезные корректировки в бюджетную стратегию. Невозможно просто выделить 30 млрд руб. на инновации и забыть. В бюджетной стратегии страны инновационная задача должна быть не довесочком, а самой основой.
— И как можно назвать эту ситуацию?
— Стадия бури и натиска, или «хватай вокзал, чемодан уходит». Может быть, он и неизбежен на первом этапе. Но, на мой взгляд, этот процесс затянулся.
— Недавно президент Альфа-банка Петр Авен поделился своими ощущениями о нынешней структуре бюджета. Он сказал, что ему многое напоминает Советский Союз до развала — большие социальные программы при низком уровне госдолга и высоких ценах на нефть. Вы согласны с коллегой?
— Авен полностью прав и полностью неправ одновременно. Полностью прав, потому что все наши тяжелые болезни подмечены точно, с реальным пониманием ситуации. И полностью неправ, потому что в России есть рыночная экономика, а в СССР ее не было. Могу предъявить справку: решение Евросоюза 1999 г. о признании России страной с рыночной экономикой. (Смеется.) В России свободное ценообразование, переток капитала по критериям эффективности, в чем участвует «небольшая» частная компания под названием Альфа-банк. Этот банк точно инвестирует исходя из рыночных критериев — где меньше риски, но выше прибыль, а не исходя из указаний свыше.
Да и с макроэкономикой сейчас все неплохо , что фундаментально важно. В стране есть частная собственность, 52% ВВП производится в негосударственном секторе. Да, ее все еще мало и защищена она неважно. Да, очевидно избыточна доля госконтроля. Но действия, которые предпринимает государство по приватизации, правильные, хотя можно было бы и порешительнее.
Главное — что рыночная экономика необратима, эти процессы обратно не отыгрываются.
