Вместо второй волны кризиса нас ожидает вторая волна подъема, считает директор Института информационного развития Высшей школы экономики Владимир Бессонов. С нее начнется новый цикл роста, который приведет к существенному повышению эффективности нашей экономики и, как следствие, к увеличению среднего класса до 40–60% от населения страны
Если апрельские данные по росту промышленного производства лишь указали на тенденцию, но темпы были еще невелики, то майские, которые появятся в начале июня, скорее всего покажут, что экономика России перешла в стадию настоящего экономического роста. Об этом свидетельствуют и поток позитивных деловых новостей — открытие новых магазинов, наем сотрудников, инвестиционные проекты, и главное, отсутствие существенного негатива. Тревога по поводу того, зацепит ли нас европейский кризис, оказалась легкой и краткосрочной. Ни падение евро, ни снижение цен на нефть не смогли вызвать ничего больше лаконичной коррекции фондовых индексов. Такое противодействие широкой экономики внешним негативным импульсам свидетельствует, что новая модель роста устойчива и принципиально отличается от той, которая существовала в последние годы перед кризисом. Та модель, примерно с 2006 года, была построена на внешних заимствованиях, обусловленных стремительно растущими ценами на сырьевые товары и безудержной кредитной экспансией без оглядки на имеющийся внутренний спрос. Новая модель, по крайней мере пока, — это очень сдержанное кредитование, высокая требовательность к производительности труда и капитала и попытка расширить присутствие на внутреннем рынке. Это не означает, что внешние рынки перестали иметь для нас значение, но они сегодня не могут быть драйвером роста. Одновременно на внутреннем рынке происходят серьезные изменения, которые определяют прекрасные перспективы для развития многих компаний.
Если оценивать ситуацию с точки зрения действующей совокупности регулирующих показателей, то целый ряд антикризисных мер (случайных, вынужденных и намеренных) привел к формированию в России нового объема, готового к потреблению внутреннего рынка.
Мы пережили девальвацию, и хотя за последний год эффект девальвации в значительной степени съеден, но все-таки не совсем. Сегодня реальный рубль процентов на десять-пятнадцать ниже докризисного, и эта ситуация кажется устойчивой — как раз из-за проблем с евро, из-за снижения цен на нефть, роста курса доллара и относительной слабости нашего экспортного потенциала. Параллельно с девальвацией был принят целый комплекс мер по защите (таможенной и другим видам) внутреннего рынка, и это уже сказывается на планах наших компаний. Требование к розничным сетям ограничить повышение цен на потребительскую корзину открывает дорогу многим отечественным производителям — до сих пор сети предпочитали иностранцев. Наконец, самый главный фактор — изменение величины и структуры располагаемых доходов населения. То, что в кризис выглядело как лобовой способ социальной защиты граждан, после кризиса, когда нащупана точка равновесия, становится источником стратегического роста. Дело в том, что реальные располагаемые доходы населения — единственный параметр, который не просел, а слегка вырос в кризис. И естественно, он должен стать основным драйвером роста. Причем для объемов внутреннего рынка важно не только то, что выросли доходы малообеспеченных граждан, но и то, что снизились доходы среднего класса, и в результате сформировался очень мощный сектор потребления недорогого качественного внутреннего продукта. По сути, мы повторяем в большем масштабе тот же скачок, который совершили после кризиса 1998 года. Если до того кризиса цивилизованный качественный рынок охватывал 5–7% населения, то после него произошло быстрое расширение «зоны капитализма» до 20–25% населения страны. Сейчас сложились предпосылки для того, чтобы в последующие пять-семь лет «зона капитализма» охватила 40–60% населения страны, и тогда мы станем не развивающейся, а развитой рыночной экономикой.
То, что тенденция к расширению уже сложилась и уже формирует стратегии компаний, не вызывает никаких сомнений. Самый яркий признак этой тенденции — быстрое распространение недорогого ритейла. Не только лидер роста «Магнит», но и другие сети, и не только продуктовые, увеличивают количество магазинов. Одновременно расширяют производство и отечественные производители. Причем все, кто вложился в новые мощности в прошлом году, говорят о прекрасном спросе.
Однако что действительно завораживает в экономике, так это как один драйвер формирует другой. Что значит обеспечить потребление 20–30% новых очень небогатых потребителей? Это требует радикального повышения производительности труда, эффективности транспортировки грузов, квалификации и качества рабочей силы. Отсюда возникает мощный спрос на новое оборудование, транспортную инфраструктуру, новое образование и здравоохранение. Первые два спроса — источник быстрого роста инвестиций, который в свою очередь является залогом продолжения экономического подъема. Свидетельства высокого спроса на новое эффективное оборудование уже имеются: на прошедшей только что в Москве выставке по металлообработке наблюдался невиданный доселе наплыв посетителей.
Дополнительным фактором, усиливающим спираль роста, в нашем случае выступают размер территории и территориальная дифференциация как по качеству жизни, так и по природным условиям. Сегодня объективно зона экономического роста смещается в южную часть России. Причем европейский Юг оказывается привлекательным на только за счет возможностей развития сельского хозяйства и пищевой промышленности, но и, например, возможностей развития высокотехнологичных производств, связанных с солнечной энергетикой. Так, в Ростовской области стартовал проект по производству элементов для солнечной энергетики, мощность и эффективность которого должны позволить существенно снизить стоимость данного вида энергетики и открыть для нас не только свой, но и европейский рынок. Объем инвестиций в проект — 1,5 млрд евро.
Очевидно, что перемещение центров роста на Юг России потребует больших инвестиций в транспортную и логистическую инфраструктуру (что отчасти уже происходит). Однако очевидно и то, что регионы — «первооткрыватели капитализма», например Урал, да и Москва с Питером, не захотят просто так сдавать позиции. Не исключено, что именно они станут зонами развития нового машиностроения, но в любом случае региональная конкуренция сама по себе станет драйвером роста.
Обратимы ли начавшиеся процессы? Есть ли факторы, которые могут заставить нас остановиться? Я полагаю, что нет. Часто можно слышать сомнения. А вдруг правительство сделает что-то не так? А вдруг Европа не справится с Грецией? Как мне кажется, такого рода сомнения есть результат нашего восприятия хозяйственной системы как некоего искусственного, рукотворного образования, обладающего малой инерционностью. На самом деле и история наших двадцатилетних преобразований, и сама история капитализма с его цикличностью показывают, что хозяйственные системы — это едва ли не главные элементы мощных исторических систем, которые не менее сложны, чем природные экосистемы, а значит, обладают инерцией в развитии. Нас заставляют думать о хозяйственных системах как об искусственных и хрупких и о том, что главным агентом здесь выступает человек, но, по-видимому, это не уменьшает, а напротив, радикально увеличивает количество связей в системе и потому делает ее еще более инерционной. Такая логика заставляет меня предположить, что до тех пор, пока хозяйственная система России не приобретет ожидаемого нацией уровня хозяйственной мощности, экономический рост у нас может прерываться кризисами, но не может прекратиться.
Проблему текущей экономической конъюнктуры и того, какие факторы сегодня сдерживают, а какие обещают нам вторую волну подъема, мы обсудили с директором Института информационного развития Высшей школы экономики Владимиром Бессоновым.
— Давайте начнем с самого общего вопроса, который сейчас активно обсуждается: что у нас в хозяйстве происходит — стагнация или все-таки рост?
— Если брать в целом восстановление после кризиса, считая кризисным периодом осень-зиму 2008 года, то сегодня идет восстановление после спада, и идет оно по очевидно V-образному сценарию. Никто не может отрицать, что нижняя точка спада — это начало 2009 года. Ну и можно спорить, сразу начался подъем или через несколько месяцев, но с начала лета 2009 года он шел в интенсивном режиме примерно до ноября. После этого наблюдалось очевидное замедление.
— Кажется, замедление благополучно преодолено весной этого года?
— Именно так. Если еще месяц назад можно было спорить о том, стабилизация у нас или небольшой подъемчик, то апрельские данные свидетельствуют в пользу продолжающегося подъема. Этот подъем происходит медленнее, чем во второй половине прошлого года, то есть мы наблюдаем явное замедление темпов экономического восстановления, но мы растем. Общее впечатление такое, что экономика оправилась от шока осени-зимы 2008 года, и мы перешли в фазу более плавного выздоровления. И тут можно сравнить два кризиса: нынешний и тот, что был в 1998 году. Нынешний в этом сравнении проигрывает. Спад в процентном выражении у нас был глубже, и замедление восстановительного подъема сейчас произошло раньше, чем тогда. То есть тогда у нас восстановление прошло с «перелетом», а сейчас — с «недолетом».
— Есть гипотеза, почему так произошло?
— Я думаю, главная причина в том, что прошлый кризис был вблизи нижней точки трансформационного спада, который начался где-то в конце 1980−х годов. То есть тот процесс перестройки советской экономики в российскую, который начался в конце 1980−х и к концу 1990−х естественным образом завершился. В 1997 году экономика начала немного расти, но случился азиатский кризис, и мы свалились. Но свалились где-то уже вблизи дна трансформационного спада. Это означало, что у нас была масса неиспользуемых производственных мощностей, масса незанятой рабочей силы. Рынок был завален потребительским импортом. И когда после кризиса 1998 года начался подъем, то наложились два процесса: восстановительный подъем после обычного конъюнктурного кризиса и восстановительный подъем после длинного трансформационного спада. И совпадение этих двух процессов дало очень мощную динамику.
Сейчас все наоборот. Внешнему толчку, который подвел нас к падению, предшествовало десятилетие бурного экономического подъема. Мы вошли в кризис в условиях перегрева. Все ресурсы были использованы. И поэтому ожидать такого же интенсивного выхода, как тогда, было бы неразумно. И вопрос, какая нынче долгосрочная тенденция, каковы перспективы, — это вопрос существенно более сложный, чем в 1998 году.
— То есть вы скорее склоняетесь к тому, что мы войдем в стагнацию?
— Нет, я не за стагнацию. Просто наложение двух разных процессов. В краткосрочном плане — это восстановительный подъем. А долгосрочная тенденция — неопределенная. Потому что ясно, что в значительной мере причина крайне высоких темпов подъема предыдущего периода еще и в том, что до этого был глубочайший спад. Но трансформация экономики не может идти до бесконечности. Мы можем вернуться к сопоставимым уровням ВВП и уровня жизни, но если мы выйдем на траекторию, которая позволит превысить их в два-три раза, то это уже будет другой долговременный процесс. Другой по отношению к прежней динамике, вызванной принципиальной трансформацией нашей экономики. Должны включиться новые факторы долгосрочного роста.
— Если смотреть на уровне отдельных секторов и отраслей, то где что происходит?
— Если мы посмотрим три составляющие промышленного производства, как это дает статистика (см. график. — «Эксперт»), — динамику добычи полезных ископаемых, обрабатывающих производств и производства и распределения электроэнергии, газа и воды, — то увидим, что главный вклад вносят обрабатывающие производства. Именно там был сконцентрирован основной спад и именно там мы наблюдали первую интенсивную фазу подъема.
— На графике видно, что на хвосте ряда, характеризующего динамику обрабатывающей промышленности, начался новый рост, причем довольно интенсивный.
— Совершенно верно. Я думаю, идет вторая волна восстановительного подъема, но о ее интенсивности сейчас ничего сказать нельзя. И здесь возникает естественный вопрос: что сегодня сдерживает экономику? Если посмотреть со стороны чисто статистической, со стороны товаров-представителей, первым сдерживающим фактором несколько месяцев была добыча природного газа, которая не восстанавливалась. И крайне характерно, что это сдерживание явилось следствием чисто рыночных составляющих. В газовой отрасли длительное время были проблемы с неэффективным ценообразованием. Формула цены на газ была слишком жестко привязана к цене нефти шести-, девятимесячной давности. Это редкий случай, когда можно было цену товара точно спрогнозировать. И понятно, что потребители играли на исчерпании запасов из подземных хранилищ газа. И второй фактор, ограничивавший газовую отрасль, — другие поставщики на европейском рынке, они лучше нас среагировали на эту ситуацию и просто частично вытеснили нас с европейского рынка. То есть здесь интересно, что даже в такой крупной и государственной отрасли факторы, влияющие на преодоление кризиса, относятся к чисто рыночным. Сейчас эта проблема решена и объемы производства газа восстановились.
Следующей сдерживающей составляющей стало производство автомобилей, и в первую очередь легковых. Однако и эта проблема, похоже, преодолена — меры, которые ввели с марта, оказались эффективными, и объем производства автомобилей быстро увеличивается.
— Мне кажется, здесь уже работает восстановление спроса, даже не связанное с заменой старых автомобилей, плюс большие инвестиции западных автопроизводителей в Россию…
— Во всяком случае, сейчас четко просматривается тенденция роста производства автомобилей. И наконец, последнее обстоятельство — торможение инвестиционного процесса и, соответственно, всех отраслей, которые относятся к инвестиционному комплексу. Например, производства строительных материалов.
— Насколько я знаю, сейчас в производстве строительных материалов идет уже очень быстрый рост.
— Возможно, потому что инвестиции определенно начались. И это коснется не только строительных материалов, но и инвестиционного машиностроения.
Вот эти три момента, разные по важности, разные по фазе, сдерживали рост: сначала газ, потом автомобили, потом инвестиционный комплекс. Это со статистической точки зрения. Если посмотреть с экономической точки зрения, что сдерживает восстановление? Ну, наверное, очевидно, что это проблемы мировой экономики. Медленное восстановление других экономик будет оказывать сдерживающее влияние и на нас.
— А есть ли этот фактор? Ведь если посмотреть на график, то экспорт наш практически восстановился.
— Да, рост был очень быстрый, причем именно долларовый рост. Если уж про экспорт говорить, то импорт тоже рос, но гораздо медленнее. И сальдо торгового баланса сегодня достигло докризисного уровня. Если вспомнить, что это сальдо соответствует совершенно безумному уровню цен на нефть…
— …то получается, что внешний фактор, внешний рынок, нас не сдерживает вовсе.
— Возможно, и так. Кстати, немногие обратили внимание на то, что в кризис было принято немало мер по защите внутреннего рынка. Мы воспользовались тем, что пока не в ВТО, и подняли импортные пошлины на целый ряд товаров.
— Да, и многие компании уже начинают чувствовать это.
— Другим сдерживающим фактором может быть бюджет нынешнего года. Он ведь сверстан исходя из кризисных реалий, в 2009 году. И такое ощущение, что и бюджет 2011 года, который сейчас обсуждается, будет верстаться исходя из самого пессимистичного сценария. Что, возможно, будет оказывать сдерживающее влияние на рост.
— Парадокс заключается в том, что именно «возможно». Кажется очевидным, что чем меньше денег на бюджетные траты, тем меньше рост. Однако неожиданно начинает играть другой фактор — низкого дефицита бюджета, надежности государственного баланса, хороших ожиданий по валюте, привлекательности экономики для инвестиций… Да и наконец, чем меньше государственных расходов, тем больше поляны для частной экономики. Так что непонятно, насколько ограниченный бюджет сдерживает экономику.
— Ну, на мой взгляд, это сдерживающий фактор.
Третий момент — ожидания. Очень многие еще не понимают, что происходит в экономике, то ли стагнация, то ли рост, и это, конечно, ограничивает наши инвестиционные проекты — как в личном потреблении, так и в корпоративном.
Ну и четвертый фактор я вижу в том, что уже прекращают свое действие факторы, подтолкнувшие подъем. Реальный обменный курс рубля практически вернулся к прежним уровням. К концу 2008 года, в кризис, произошли важные структурные сдвиги в системе цен, в частности удешевление ресурсов, энергоносителей. То есть такой правильный структурный сдвиг возник. Но с тех пор цены производителей стали опять расти, и этот фактор, конечно, практически перестал действовать.
— Однако, взглянув на графики, мы видим, что и курс, и цены производителей еще не достигли докризисных уровней, так что запас относительной (относительно ситуации 2007–2008 годов) эффективности у обрабатывающей промышленности есть, а так как они и сами сократили издержки, то запас этот довольно приличный.
— Вот я и вижу четыре таких сдерживающих фактора. Но уже есть и то, что будет тянуть вверх, в контексте возможностей второй волны роста. Самая свежая тенденция — рост в инвестиционном комплексе, который начался. Инвестиции начали расти достаточно давно, и сейчас это должно сказаться на обрабатывающем секторе.
Фактором роста, конечно, выступает внутренний спрос. Если мы посмотрим на динамику реальных доходов населения, то она в общем выглядит диссонансом: всюду спад, а здесь его нет. Сейчас доходы даже слегка выше уровня 2008 года, и конечно, это источник роста.
Другой фактор — снижение инфляции. ЦБ дал много последовательных сигналов путем снижения ставки рефинансирования, и это означает, что, когда мы привыкнем к тому, что темпы инфляции снизились, мы начнем принимать долгосрочные инвестиционные решения. Вообще, фактор низкой инфляции, пожалуй, самый новый для нас. Мы должны научиться жить в условиях низкой инфляции. На первых порах это приводит, например, к росту реальных процентных ставок. Что особенно заметно сейчас, когда инфляция снизилась стремительно, а мы, привыкшие мерить все год к году, еще даже не замечаем, что реальные ставки не снизились, а выросли.
— Да, сейчас они где-то на уровне семи-восьми процентов, а в период с 2003−го по 2008 год никогда не превышали четырех. И кстати, предприниматели это уже почувствовали и говорят, что могут брать кредиты не более чем под семь процентов, а это как раз европейская норма — один-два реальных процента по ссудам. Однако странно, что даже при таких ставках инвестиционный процесс начался. Впрочем, скорее всего, он начался за счет льготных кредитов и за счет иностранцев, а там ставки другие.
— Но это означает, что если реальные процентные ставки будут снижаться, а они неминуемо будут снижаться, так как денег полно, то мы можем ожидать продолжения роста инвестиций. И плюс к этому произойдет возрождение потребительского кредита.
Но надо думать и о долгосрочных тенденциях. Если мы понимаем, что трансформационный цикл в нашей экономике завершен, то долгосрочный рост будет происходить в результате каких-то совершенно новых трендов. Это другая история, и обсуждать ее нужно с иных позиций. Здесь определяющую роль играют совершенно иные факторы, такие как демография, образование, наука, культура, качественная инфраструктура, окружающая среда.
— То есть вы считаете, что эта новая волна — волна совсем другого системного роста?
— Да. И активная деятельность российского руководства вокруг инноваций — это попытка вызвать такой системный рост.
— А вы можете сказать, почему второй волны спада не будет?
— Не могу. Я думаю, что есть факторы, которыми мы не управляем. Ну вот сейчас была история с Грецией. С ней вроде справились, но есть ли детерминизм в тех решениях, которые приняты? Могло бы так случиться, что они там сплоховали бы и развитие пошло бы по нехорошему сценарию? В конце концов, упрекают европейских лидеров в том, что они затянули решение этого вопроса. Где гарантия, что в обозримом будущем у них не будет каких-то серьезных неприятностей?
— Гарантия в том, что накоплен огромный опыт управления финансовыми кризисами и работают огромные институты, этим управляющие. Это как с болезнями. Раньше люди часто умирали от пневмонии, а теперь нет. Поэтому наши страхи явно преувеличены, хотя видно, что жизни без денег и без привычного благополучия мы боимся даже больше, чем болезней.
— Хорошо бы. Дальше — всякие техногенные катастрофы. У нас случилась «Распадская», Саяно-Шушенская ГЭС. У американцев случился Мексиканский залив. Это тоже может влиять.
— Скорее в плюс: инвестиции, структурные сдвиги…
— Согласен. Вот корвет «Чхонан» потопили. Если будет какая-то заварушка в Корее, как это на нас повлияет? Наконец, там с Ираном что-нибудь произойдет, и так далее. Есть какие-то факторы, возможны какие-то события, которые нам не известны. А в целом, я думаю, будет подъем. Оговорка в том, что гарантий дать нельзя.
