Алексей Тулупов, экс-президент недоброй памяти компании «Росбилдинг» теперь выпускает крахмал и вафельные торты, при этом надеется, что государство не сильно навредит своей «заботой об отечественном производителе».
Алексей, около трех лет назад вы разошлись со своими партнерами по «Росбилдингу» и создали компанию Sminex, чтобы заниматься прямыми инвестициями. Какие у вас были планы тогда, и что в них изменилось в связи с кризисом?
– У меня было желание заняться другим бизнесом, при этом хотелось использовать именно свои инвестиционные компетенции, так что на первом этапе стояла задача рассмотреть как можно больше отраслей и проектов, чтобы увидеть картинку целиком. Над этим работал наш департамент по развитию. Попадались самые разные проекты, но стало понятно, что выбор на самом деле не так велик ввиду дефицита компетентных менеджеров. Это, конечно, не исключительно российская проблема, но отечественная специфика заключается в том, что все успешные российские менеджеры имели возможность создать свои компании, а просто наемные менеджеры, как правило, гораздо хуже. Можно пытаться привлекать иностранцев, но тогда возникают другие проблемы – языковые, ментальные, да и нельзя же сделать так, чтобы все сплошь были иностранцами – вплоть до управляющего ночной смены магазина. И если сейчас анализировать, то дефицит квалифицированных управленцев был основной причиной, почему мы стали отказывать от проектов в ритейле. Сейчас наши интересы концентрируются в области недвижимости и пищевой промышленности.
Недвижимость вам близка, поскольку вы этим, можно сказать, всю жизнь занимались?
– Да, недвижимостью мы действительно занимались пусть и немножко с другой стороны, но всю жизнь. Компетенции в приобретении и оценке у нас, безусловно, были.
А чем обусловлен интерес к пищевой индустрии?
– В результате того перелопачивания, о котором я сказал, мы вышли на достаточно выгодные сделки по приобретению двух заводов (крахмальный завод «Гулькевичский» и Московский булочно-кондитерский комбинат «Коломенское» – «Ф.»). Надеялись развить эти заводы и продать их с докризисными мультипликаторами. Развиваем, продавать пока не собираемся. Они обеспечивают нормальную рентабельность.
А можете подробнее рассказать, почему было принято решение закрыть «Модный сезон»?
– Надо было зафиксировать убытки, чтобы их не увеличивать.
Путей спасения проекта вы не видели?
– На тот момент, безусловно, мы видели возможности исправить ситуацию, были разные антикризисные варианты, но в течение определенного времени этот проект в любом случае генерировал бы только убытки. Всегда надо чем-то жертвовать. Если началась гангрена, то, чтобы сохранить жизнь, надо отрезать какую-то часть тела. У меня только такая аналогия, потому что денег требовали все проекты, а поступлений почти не было. Деньги – ресурсы конечные, особенно когда их нельзя взять взаймы. Мы не стали уподобляться тем, кто совершал безумие – брал кредит под любые проценты, чтобы протянуть еще немного. Зачем они это делали – непонятно. Лучше сразу зафиксировать убытки, чем жить смутными надеждами о скором окончании кризиса.
В начале кризиса вызывало печальную улыбку то, что такими надеждами жила масса людей. Причем людей неглупых. Я им задавал вопрос: «А что такое окончание кризиса? Это доллар 23 рубля? Это [индекс] РТС 2500? Кредитная ставка LIBOR+2%? Что именно?» Ответить не мог никто, но, видимо, это для каждого свое. Для девелоперов, наверное, кризис закончится тогда, когда цены на недвижимость вернутся на докризисный уровень. А может, такого вообще никогда не случится? Или будет лет через десять.
Тогда что такое «окончание кризиса» для вас?
– Я не знаю, я не оперирую таким понятием. Сейчас жизнь стала другая, появились новая экономическая реальность и к ней надо приспосабливаться, и это не плохо и не хорошо.
Сообщалось, что при создании Sminex размер фонда составил около $300 млн. Это похоже на правду?
– Это похоже на правду.
Сколько из них вы успели инвестировать?
– Инвестировали мы все.
Сейчас трудно найти не обесценившиеся активы. Вы оценивали падение стоимости своих?
– Очень сложно ответить на этот вопрос, почти нереально. С каким мультипликатором я должен оценивать тот же крахмальный завод? Четыре EBITDA? Шесть? Восемь? Кто мне ответит? Я думаю, что можно продать за шесть EBITDA, но все эти оценки носят совершенно умозрительный характер.
Но ведь можно оценить, насколько изменились сейчас мультипликаторы при сделках с аналогичными компаниями?
– Сейчас можно купить что-то очень дешево, но это не значит, что можно поставить на поток такие сделки. На самом деле сейчас продаются предприятия, которые либо EBITDA не имеют вовсе, поэтому какой уж там мультипликатор, либо те, которые настолько перегружены кредитами, что EBITDA хоть и есть, но чистая прибыль отрицательная, то есть они свои кредиты выплатить не в состоянии. А предприятия, остающиеся более или менее на плаву, – зачем их продавать?
У нас бывают периодически разговоры (их нельзя назвать полноценными переговорами) на эту тему с потенциальными покупателями. Они спрашивают: «Почем продадите завод?» Мы говорим, что за шесть EBITDA продадим. Нам отвечают, что это очень много. Может, это и много, но вот у нас нет явной нужды его продавать. К тому же мне совершено непонятно: продав сейчас предприятие, куда эти деньги инвестировать? Необходимо время, чтобы оглядеться. Я думаю, такая ситуация сейчас и в фондах private equity, и предпринимательских компаниях типа Sminex.
А в эти проекты вы входили все-таки в расчете на перепродажу или в качестве стратегического инвестора?
– Ну, в принципе, входили в надежде перепродать и не были стратегическими инвесторами на том этапе, но сейчас, поскольку непонятно кому, когда и за сколько продавать, мы серьезно занялись увеличением всех показателей наших заводов, включая покупку земель, расширение продуктовой линейки и т. д. В принципе, можно рассматривать это как относительно неудавшиеся спекуляции, но поскольку приобретенный бизнес сам по себе достаточно рентабельный, и мы накопили в нем компетенции, мы сейчас активно в него инвестируем.
У вас контрольный пакет во всех проектах?
– У нас во всех проектах 100%. Причем на этот счет у нас не было такого четкого критерия «только 100%, а если меньше – то не входим». Так вот у нас получалось.
Но, кстати, проблема российских фондов private equity, возможно, и заключается в том, что когда фонд входит… вернее, создатели компании, продают 50% какому-то фонду – они на самом деле уже отбивают с лихвой все свои инвестиции и перестают работать. Фонды думали, что вот есть люди, которые это делали, делали без денег, и делали хорошо. Надо дать им денег в обмен на долю, и будет еще лучше, причем всем. А создатели начинают работать хуже, потому что все, cash out – они обналичили свои затраты. Я имею в виду затраты, в первую очередь, эмоциональные, психологические, потому что они перестают выкладываться так, как при старте бизнеса.
То есть когда вы приобретаете активы, то ставите свою команду?
– Ну, команду нельзя назвать нашей, потому что мы ее ищем на рынке труда.
Но все-таки команду подбираете новую?
– Те сделки по приобретению готовых предприятий, которые были у нас, говорят о том, что команду надо менять полностью, потому что люди, продающие компанию, либо устали друг от друга, что бывает очень часто среди акционеров, либо устали от управления этим конкретным бизнесом, либо они свой бизнес уже довели до ручки. Ну, или не развивают так активно, как могли бы. Любой компьютер надо перезапускать, что уж говорить про управленческие команды.
К тому же, как правило, все предприятия обрастают какими-то неформальными связями, договоренностями и т. д. Как можно уволить Маню – мы ведь дружим семьями десять лет! Даже если так и не говорят, то держат в уме. Поэтому нужны сторонние люди, чтобы смотреть на ситуацию, абстрагируясь.
На вашем сайте указано, что вы рассматриваете новые проекты при условии, что сумма сделки составит не менее $50 млн. Даже до кризиса едва ли не большинство сделок на российском рынке private equity были менее масштабными…
– Объясню. Нам неинтересно инвестировать маленькую сумму денег, потому что мы все-таки не классический private equity фонд, а предпринимательская компания. Мы – не портфельные инвесторы, а активные игроки, поэтому не можем распыляться: вкладываться в десятки проектов по миллиону и управлять. У нас просто не хватит на это сил.
А свободные средства у вас имеются? Вы же сказали, что инвестировали все свои деньги.
– Инвестиционный бизнес может по-разному строиться. Если сейчас мы придем в банк и попытаемся сделать LBO (leveraged buy-out, выкуп компании с кредитным рычагом, – «Ф.»), то, конечно, у нас вряд ли это получится. Поэтому мы покупаем предприятия на собственные средства, чтобы закрыть сделку как можно быстрее – только так можно купить что-то по хорошей цене. Времени согласовывать кредит на сделку с банком просто нет. Но уже после сделки получить кредит под уже имеющееся предприятие, тем более такое, как у нас, связанное с пищевой промышленностью и рентабельное, – вполне реально. Ведь на самом деле большая проблема банков заключается в том, что заемщиков, которым можно дать денег – не так много. Или просят кредиты, чтобы просто погасить старые долги, или предлагают в качестве залога объекты, которые не приносят прибыли. Мы же в этом плане выглядим достаточно хорошими заемщиками. А за хороших заемщиков, ну не то чтобы драка, но есть нормальная конкуренция среди банков.
А есть ли вообще смысл рассматривать какие-то варианты инвестиций в данный момент? Ведь все говорят, что нас ожидает вторая волна кризиса.
– То, о чем все говорят, как правило, не случается. В чем будет выражаться эта вторая волна?
Будет расти доля плохих кредитов, банки из-за нехватки ликвидности начнут сбрасывать залоги и т. д.
– Исключать ничего нельзя, но мне кажется, что ситуация стабилизировалась, все уже привыкли жить в ней и просто по инерции называют ее кризисом. Но это не кризис, а просто новые экономические реалии.
У нас, конечно, может случиться обвал, причем на любом рынке. Может и на рынке недвижимости – например, по причине того, о чем вы говорите: массовая реализация залогов и т. д. Но я не верю, что банки начнут их продавать по любой цене. Если банку объект достался за $100, он не станет продавать его за $50, а лучше будет сдавать за $5 в ожидании улучшения на рынке.
Вы не просчитывали свои действия на тот случай, если такого рода сценарий все-таки реализуется?
– Рассматривать сценарии можно сколько угодно, но это достаточно бессмысленное занятие в моем понимании. Ведь если такое произойдет, то все окажутся в одинаковой ситуации, и тогда появятся какие-то типовые решения. Ну, условно, придешь к сотрудникам и скажешь: «Ребята, мы с вами договаривались, что вы будете получать столько-то, но нам придется договариваться заново». И они согласятся, потому что у всех такая ситуация. Точно так же в отношениях с банками. А прописывать какие-то специальные сценарии… Мы же не Генштаб, мы не можем себе такого позволить – написать план действий на любой случай. Генштаб обязан это делать, потому что если вдруг на страну нападут, то там не может быть типовой ситуации. Нельзя посмотреть, как действуют другие и сделать так же.
Если говорить о прогнозах, то, скорее, можно ожидать такого развития событий. Сейчас по-прежнему многие живут в ожидании «конца кризиса». Они пытаются брать кредиты, выбивать у поставщиков отсрочки и надеются, что вот-вот «все будет хорошо», надо только продержаться. Но пройдет еще немного времени, это «хорошо» так и не случится, и тогда появятся возможности для удачных покупок – если к тому моменту еще не все предприятия развалятся, и их можно будет реанимировать за разумные деньги.
А чего вы опасаетесь в ближайшей перспективе?
– Вмешательства государства – они могут, например, начать регулировать цены на зерно.
Они и так регулируются – за счет тех же интервенций…
– Я думаю, лучше бы они ничего не делали. Например, в 2007 году зерно было дорогим, и государство пыталось снизить цены, а в 2008 году наоборот старалось повысить. И что получилось? Только фермеры и крестьяне – в широком смысле этого слова – заработали деньги, у них появились средства, чтобы начать некое перевооружение, потому что, объективно говоря, российское сельское хозяйство крайне неэффективно, как тут же им сказали: «Да вы что, с ума сошли? Зачем вам столько денег?! Мы сейчас вас подрегулируем, а то производителям плохо, и люди жалуются, что цены растут». Потом цены на зерно стали падать, и уже начали собирать комиссии, чтобы как-то повлиять на их рост…
Но все это были, скажем так, небольшие поползновения со стороны государства, но если, не дай бог, на определенном этапе начнется реализация какой-то масштабной программы, условно, продразверстки, то плохо станет всем.
А как вы относитесь к закону «О торговле»?
– Я резко отрицательно отношусь к самой идее регулировать цены и отношения сетей с поставщиками.
Но он же вроде призван защищать интересы поставщиков…
– Это рынок. И если я соглашаюсь на условия сетей, значит, мне это почему-то выгодно. Ну, предположим, благодаря какому-то регулированию цены на наши торты (комбината «Коломенское» – «Ф.») станут ниже. Разве их потребление пропорционально возрастет? Нет, конечно. Значит, уменьшатся выручка и прибыль сетей. А сети инвестировали колоссальные деньги в свое создание. Логично, что они ждут возврата инвестиций. Если завтра начнут регулировать их прибыль, то больше желающих инвестировать в развитие сетей не найдется, а в этом случае интересы поставщика так или иначе тоже пострадают. И потребителю, в конечном итоге, будет только хуже.
На самом деле, не бывает так, что государственное регулирование однозначно выгодно – даже тому, в чьих интересах, казалось бы, это регулирование вводится. Взять те же самые крахмалопродукты – на Украине их производят дешевле, и, конечно же, мне бы очень хотелось, чтобы на них подняли ввозные пошлины. Но этот шаг наверняка не останется без ответа. А если я, например, захочу экспортировать карамельную патоку и нарвусь на встречные пошлины? Односторонних мер «по системе ниппель» не бывает.
Алексей Тулупов
Родился 18 мая 1975 года в Москве.
Образование: среднее.
Опыт работы:
2006 – н. в. – владелец и президент инвестиционной компании Sminex.
1992 – 2006 – эксперт по недвижимости, заместитель генерального директора, генеральный директор, совладелец и президент компании «Росбилдинг».
Семейное положение: разведен, воспитывает дочь.
Sminex
Компания осуществляет прямые инвестиции в предприятия реального сектора, используя бизнес-модель фонда прямых инвестиций. Sminex владеет 100% акций крахмального завода «Гулькевичский» (выручка в 2008 году – 1,52 млрд руб.) и МБКК «Коломенское» (выручка – 1,48 млрд руб.), а также офисной недвижимостью общей площадью более 100 тыс. кв. метров.
