На прошлой неделе на сайте Госдумы был опубликован текст законопроекта «О торговле», рекомендованный к принятию депутатами — членами правительства. Напомним, что судьба закона, не спеша разрабатывавшегося 5 лет, была решена после памятного визита Владимира Путина в супермаркет «Перекресток». Там премьер провел очную ставку между сетевиками и поставщиками, используя в качестве вещдоков ценники.
Судя по всему, разбирательства закончились не в пользу ритейлеров — закон наиболее жестко регламентирует их деятельность. Зато он никак не затрагивает мелких и средних полулегальных перекупщиков, которые разгоняют продуктовую инфляцию не меньше, чем сети. И тем более закон не облегчит жизнь производителей сельхозпродукции. В чем убедилась корреспондент «Новой», отправившаяся в Ростовскую область к фермеру Анатолию Иванову.
Сизифы
Мы постоянно в пути. Типичные для большинства регионов нашей страны, дороги Ростовской области однополосные, узкие и неровные настолько, что от проезжающего навстречу КАМАЗа у нашей машины сносит зад.
По обеим сторонам дороги — бесконечные поля. Чьи они, никто не берется сказать. Были колхозные, в девяностые паями перешли в частные руки, завтра на поливном черноземе будет стоять завод. «Многие уже избавились от коров. Куда их выведешь? Все ближние пастбища идут под стройки», — обреченно произносит Анатолий Иванович, мой бессменный сопровождающий в поездках по области.
У самого Иванова земли — чуть больше 130 га (70 футбольных полей). Горожанам, мерящим землю сотками под огороды и дачи, это покажется значительным, фермеру — мизером, прокормиться даже с 200 га сложно.
Как москвичи представляют себе крестьянство? Нищее село в полтора дома, пьяные мужики под забором, пара древних старух на лавке и тощая курица. Работоспособного населения нет — не хотят тяжелого труда, уехали в город или спились. Так вот, последнее — неверно. Работать они очень хотят. Точнее, я никогда не видела, чтобы так сильно хотели работать. Другое дело, что работать нет возможности.
Если удалось получить землю, можно попытаться взять кредит, чтобы закупить семена, удобрения, арендовать технику, и сажать. Если дело не подпортит погода, можно вырастить зерно, после чего можно попытаться cбыть продукцию. Если и это удастся, можно, запасясь предварительно валерианкой, попытаться подвести итоги, понять, что не заработал почти ничего, и уйти из фермерства. Но фермеры землю не бросают.
Сельское хозяйство убыточно в принципе. Оно убыточно везде, но в США и Европе государство искусственно создает высокие цены на сельхозпродукцию на внутренних рынках. Сегодня поле в несколько тысяч гектаров может обработать при наличии техники бригада из 20 человек, что будет экономически выгодно. Но обычно такой объем земли приходится на несколько сотен человек.
В России фермер не знает, что ему сажать, — цену, по которой осенью будут покупать продукцию, спрогнозировать за полгода практически невозможно. Сделав один раз неправильный выбор, фермер попадает в ловушку: из-за того, что не удалось выгодно продать товар прошлого года, приходится брать кредит, чтобы было что сеять в следующем, и, даже если на этот раз он угадает с видом зерна, проценты по кредиту съедят его прибыль, и весной следующего года ему опять придется брать деньги в долг, объясняют мне в отделении АККОР (Ассоциация крестьянских (фермерских) хозяйств и сельскохозяйственных кооперативов России) Азовского района Ростовской области.
Экономический кризис на фермерстве практически не отразился. Закупочные цены на их продукцию остались теми же, уровень затрат прежним. Однако цены на товары первой необходимости, к которым относится большая часть сельскохозяйственной продукции, тем не менее постоянно растут. За счет чего? Повышение происходит на этапе завод — магазин. Мы проследили за процессом ценообразования на стадии фермер — завод на примере растительного масла и молока.
Перекупщики
«Я занимался подсолнечником. До сих пор с прошлого года несколько тонн непроданной семечки лежит», — рассказывает Иванов. В конце февраля цены на семечку вначале резко поднялись — до 11—12 рублей за килограмм, продержались пару недель, потом так же резко упали. Самое главное — додержать подсолнечник до апреля-мая, цена в это время всегда стабильно высока.
На закупочные цены влияют не только сезонные колебания на отечественном рынке, но и общая ситуация на мировом: чем урожайнее был год, тем дешевле семечка. Себестоимость тоже зависит от урожаев, в среднем — 5—7 рублей за килограмм.
Анатолий Иванович семечку до апреля недодержал: мне хотелось познакомиться с перекупщиками, но они с журналистами, естественно, общаться не жаждут, а потому Иванов предложил посмотреть на совершение сделки со стороны. Вместе с перекупщиком сидим в машине, Анатолий Иванович договаривается о продаже собственного урожая и между делом задает вопросы перекупщику: кому дальше продает семечку, по какой цене, куда она уходит потом? Перекупщик отшучивается.
Семечка, как и многие зерновые, проходит через 3—4 спекулятивные звена и только потом попадает в крупные компании. Таких в Ростовской области две — «Юг Руси» и «Астон». Здесь работает универсальное правило — чем больше партия, тем выше цена. На каждом этапе стоимость килограмма повышается на 15—30 копеек. Затраты самих перекупщиков минимальны: транспортировка и хранение (однако некоторые перепродают продукт сразу, не продержав даже дня).
Работать с перекупщиками фермерам, однако, выгоднее, чем заниматься реализацией самим. Цена выше, а за перевозку вычитают 10—20 копеек с килограмма. Доставка своими силами обходится в 2—4 раза дороже.
О госзакупке или компании, через которую ее организуют, местные фермеры никогда не слышали.
Существует и альтернативный способ реализовать семечку — продавать готовое масло. Для этого сырье необходимо доставить на маслобойку, оплатить переработку и реализовать готовый продукт. При пересчете на вес перевозимого продукта доставка обойдется в 2000 руб. за тонну. Из тонны в зависимости от сорта получится 320—350 л масла. За обработку маслобойка возьмет 20% готового продукта. 250 кг жмыха — того, что остается от семян после отжима, — у фермера купят по 5 руб./кг. В итоге себестоимость одного литра масла составит 28,5—29 рублей. На рынке такой продукт фермеры продают по 35 руб./л.
Однако продавать необработанную семечку выгоднее: на каждой тонне, переработанной в масло, фермер теряет около 800 рублей.
Монополия
«Мне в последнее время кажется, что скоро бутылка воды будет стоить дешевле пакета молока, — Анатолий Иванович иронично отвечает на мой вопрос о том, почему в Азовском районе фермеры почти не разводят коров. — Поверьте, молоко — это еще менее выгодно, чем растениеводство».
На первый взгляд кажется, что в случае с коровами риски меньше — фермер не зависит от погоды, да и цены на молоко стабильны. Одна проблема — те стабильные цены, по которым у крестьян покупают продукт, почти всегда ниже себестоимости.
«За сколько вы продаете молоко?» — с этим вопросом мы объездили весь Азовский район. Ответ был один: 8—9 рублей за литр. Своих молочных заводов в области не осталось — потому фермеры вынуждены работать с краснодарским заводом «Сыродел», входящим в ассоциацию ПМП «Кубаньмолоко». Следствие монополии — низкая закупочная цена.
Реальная себестоимость литра молока для фермера (для коллективных хозяйств эта цифра в силу больших объемов производства гораздо ниже) — 10 рублей и выше.
Продавать молоко самим гораздо выгоднее, хотя и сложнее. Непастеризованное быстро портится, а на рынок каждый день не наездишься — фермеры люди занятые. И хорошо, если рынок в зоне доступности вообще есть. С рук молоко продают по 40 руб. за 1,5 литра, т.е. около 27 руб. за литр. В домашних условиях делают сметану и творог, продают по 70 и 80 руб. за килограмм, хотя торговать необработанным продуктом прибыльнее: из 10 литров молока получается 1 кг творога и 700 г сметаны, которые продадут за 130 руб., выручка от продажи такого же количества молока составит 270 руб.
При торговле на рынке расходы небольшие: тару используют подручную, место на рынке — 50 руб., доставка — билет на электричку — 30—40 руб. При пересчете на литр дополнительные расходы составляют около 2 руб.
Доход фермера от самостоятельной реализации молока составляет в среднем 55% цены готового продукта. Это не так много, как может показаться. В цифрах — около 3500 рублей в месяц без вычета налогов.
Теоретически доход мог быть и выше — если содержать больше коров. Практически же 5 коров — предел. Обычно фермеры держат одну-двух — для личных нужд, а то молоко, которое осталось, — продают. Целенаправленно заниматься молочным хозяйством невозможно: такое количество продукта на рынке просто не продашь. И себестоимость все равно будет выше цены, предлагаемой молокозаводом.
Земля
Несмотря на столь беспросветную экономику, крестьяне, с которыми я общалась, и не думают менять род занятий. Нам не понять их отношения к земле. Я имею в виду не хрестоматийно книжную привязанность крестьянина к своему наделу, а совершенно конкретные условия: когда земля важнее воздуха. Теряешь ее — теряешь все.
Основу очередному витку борьбы за ростовский чернозем заложили законодательные реформы последних 20 лет. Сильнейшим искушением для председателей колхозов и органов местного самоуправления стали постановления о земельных паях. В каждом районе таких постановлений было около десятка, потому что количество гектаров, приходящихся на человека, постоянно пересчитывали. Дело в том, что в начале 90-х колхозную землю условно разделили между всеми работниками, в том числе и теми, кто вышел на пенсию, а также работниками социальной сферы района. Предполагалось, что если человек оставался членом колхоза, то получал определенную долю продукции, которая была платой за пользование его паем, а если выходил из организации, то получал уже документы на собственную землю.
Отделиться захотели многие.
Основной способ придержать землю — ее не выдать. На любом доступном фантазии основании. Самое простое — когда у крестьянина потеряна трудовая книжка. Получить копии документов — любых — в администрации района практически невозможно. «Пропал архив в администрации сельского поселения», — самый частый ответ при запросах в местные органы власти.
С наибольшими трудностями сталкиваются колхозы в том случае, если с документами у пайщиков все в порядке. Обычно делают ставку на правовую неграмотность и доверие к начальникам/председателям/чиновникам. Так было и в случае с кооперативом пайщиков рыбколхоза «Рыбак Приазовья», на собрание которого меня пригласили присутствовать. Сидим в пыльном актовом зале с серпами-молотами по стенам.
— Анатолий Иванович, почему они молчат?
— Потому что боятся. Их же уволить могут (почти все пайщики работают в рыбколхозе), если скажут что-то не то. Сколько раз уже такое было.
— А почему в прокуратуру не обращаются?
— Потому же, почему молчат. Да и толку от прокуратуры. Люди получат очередную отписку, которой поверят. А в них, в этих документах, такое бывает… Даже на несуществующий закон сослаться могут. Сейчас ситуация меняется в лучшую сторону: старого прокурора Азовского района наконец-то сняли.
Новый способ обзавестись землей разработали руководители сельхозпредприятий и чиновники Азовского района во время очередного этапа газификации, в 2005 году. Оплатить проведение вожделенной желтой трубы от компрессорных станций до населенных пунктов должны были сельскохозяйственные предприятия, расходы государство обещалось возместить. Предполагалось, что за подвод газа непосредственно к домам жители заплатят сами, сумма невелика: в Калмыкии, например, индивидуальная труба обошлась в среднем в 13—15 тыс. рублей. На деле оказалось иначе: у азовских крестьян не постеснялись попросить 80—200 тыс. рублей. «Что? Телевизор уже продали, а денег все равно не хватает? А пай земельный имеется? Ну так мы с вами договоримся!»
Борец
Просыпаясь рано утром (а жила я у Анатолия Ивановича), слышала за стенкой голоса — значит, Иванов уже принимает. Каждый день к нему приходят за советом и помощью. И обращаются уже не только с земельными, но и с любыми другими юридическими вопросами. Приезжают и из других районов. За утро через дом Ивановых проходят 5—6 человек.
У Анатолия Ивановича все обустроено: кабинет, чтобы принимать крестьян, компьютер, принтер и сканер, интернет. В этом кабинете в 2008-м произошло событие, имевшее, по мнению местной прессы, «все шансы стать историческим», — появилось областное отделение российского межрегионального общественного движения в защиту имущественных и социальных прав крестьян «Крестьянский фронт», а Анатолий Иванович стал руководителем. «Я и раньше помогал односельчанам, а теперь смогу помочь еще большему количеству людей!» — рассказывал он.
Люди повалили валом, и многие благодаря Анатолию Ивановичу получили свою землю.
Неудивительно, что на фермера обиделся председатель колхоза, от которого Анатолий Иванович помогал отделяться крестьянам, — Михаил Волков. А еще — газета «Молот», которая опубликовала несколько материалов про Иванова, который, мол, целый колхоз захватить хотел и тучу людей пообманывал, отобрав паи.
Обвинить человека в том, с чем он боролся большую часть своей жизни, — унижение особого рода. Против Иванова местная прокуратура возбудила 6 уголовных дел. Пять развалились за отсутствием состава преступления, одно до суда таки дошло. Сейчас Анатолий Иванович пытается доказать прокуратуре, что земли у крестьян отбирал не он.
…7 часов в поезде Ростов—Москва сменили пейзаж за окном. Нет, поля почти такие же. Только села пусты — здесь уже давно нет жизни; процесс обнищания и побегов в город завершился тут лет 5—10 назад. Не хочется думать, что такая судьба ждет южные хутора. Но ведь упадок средней полосы начался с того же, что сейчас происходит в Черноземье.
Мнение эксперта
Сергей Шугаев, лидер движения «Крестьянский фронт»:
— Существует реальный и виртуальный сектора экономики. Сельское хозяйство — реальный, люди ели и будут есть всегда. Однако виртуальный сектор, основанный на спекуляции, гораздо доходнее, таков принцип современной экономики. Потому сельское хозяйство оказывается убыточным практически в любых условиях. Чтобы спасти ситуацию, развитые государства стремятся поднять доходность этой отрасли. Этому способствуют госзаказы и ценовое регулирование.
В России Минсельхоз не выполняет своей основной функции — регулирования отрасли. Говорят: «Дорогие, есть рынок, он сам себя способен регулировать». Однако ни в одной стране сельскохозяйственный рынок сам себя не отрегулировал.
А потому фермеры не живут, а выживают. Или просто уходят из отрасли. Уходят в виртуальный сектор — продавать землю выгоднее, чем что-то на ней растить.
От невнимания государства первой пострадала средняя полоса, зона рискованного земледелия. Но постепенно тенденция распространилась и на Черноземье, оно уже сейчас еле живо.
Сельское хозяйство — это когда страна может сама себя прокормить. Мы — не можем.
