В конце прошлого года в самый разгар митингов в Москве один бывший сотрудник Wikimart написал призыв в Facebook: «Интернет-предприниматели, используйте свои клиентские базы для рассылки обычным людям правды о митингах». Перед мартовскими выборами ко мне обратился мой хороший друг с вопросом — нет ли у нас мощностей региональной дистрибуции для распространения докладов о коррупции Путина. В обоих случаях я внутренне решил, что ходить или не ходить на митинги мне лично — это одно, а использовать для протестов ресурсы компании — совсем другое. Однако вопрос остался: в условиях лживой, некомпетентной власти, в условиях надвигающихся коренных перемен в обществе в чем состоит «социальная ответственность» предпринимателей?
В декабре 1979 года Советский Союз ввел войска в Афганистан. Многие историки и экономисты считают, что афганская война внесла не меньший вклад в распад СССР, чем резкое падение цен на нефть в середине 1980-х. Но тогда кто мог подумать об этом? Я родился в том самом декабре в Алма-Ате, в семье научных работников.
Жизнь «Обсерватории» — небольшого научного поселка, затерянного в бескрайних яблоневых садах Заилийского Алатау, — вряд ли сильно отличалась от жизни десятков академгородков по всей стране. Служебный автобус для сотрудников, летние поездки на озеро Иссык-Куль, детские игры в салки среди белоснежных павильонов телескопов и цветущих акаций. «Прекрасное далеко» по телевизору на школьных каникулах. Неспешная жизнь, в которой все — и хорошее, и плохое — навсегда.
В декабре 1991 года, всего через 12 лет после начала афганской войны, Советский Союз закончился. Я помню совершенно фантастическое ощущение подъема, энтузиазма, бурления жизни, которое предшествовало этому. У нас в Алма-Ате не было многотысячных митингов, как в Москве, но я хорошо помню журналы «Новый мир» и «Огонек» по подписке, ведущих «Взгляда», появившиеся книги Солженицына и Гроссмана, бесконечные споры моих старших братьев (им было около 30) с родителями о происходящем в стране…
За 1991 годом последовал 1992-й, и оказалось, что закончился не только Советский Союз. Вместе с ним закончились институт астрофизики, электричество для телескопов, уголь в местной кочегарке, подсолнечное масло и стиральный порошок в магазине. Кандидаты и доктора наук взяли в руки лопаты и стали растить картошку на выделенных им на институтской территории огородах. Одна за другой стали продавать квартиры за бесценок и уезжать семьи украинцев, русских, немцев.
Мой отец родился в семье репрессированных кулаков в деревне под Карагандой, где до сих пор живет семья его сестры. Мы часто бывали там летом — до 1991 года в деревне на несколько сот домов были водопровод, трехэтажная школа с центральным отоплением, клуб, футбольное поле, продуктовый, хозяйственный и даже небольшой книжный магазин. После распада Союза колхозы в Казахстане распустили, землю и технику поделили между жителями по принципу «колесо от трактора К-700 — одной семье, двигатель — другой, а плуг — третьей». Не надо быть нобелевским лауреатом, чтобы предсказать перспективы индивидуального фермерского хозяйства на целинных землях Северного Казахстана. Наступивших через пару лет повального пьянства и нищеты в районе избежал только один колхоз, где председатель и его брат отказались от разделения и смогли акционировать хозяйство целиком.
В 1996 году к нам на Физтех приезжал бывший член Политбюро Александр Яковлев с женой. Он рассказывал нам о перестройке и о работе с Горбачевым. Меня тогда поразил не сам Яковлев, а его жена, которая с искренним воодушевлением говорила нам, студентам-первокурсникам, что «надо всем взяться за руки и строить демократию в России». В ветшающих стенах Физтеха это звучало особенно дико. Кто эти люди? Преступники? Прекраснодушные глупцы? Мне было очевидно, что последнее, что надо делать в разрушенной, нищающей и спивающейся стране, — ходить на демонстрации и браться за руки.
В середине 2000-х я и мои коллеги-консультанты не раз писали разного рода документы, которые мы в шутку звали «письмами Путину». По заказу командированных на госактивы гэбэшников — о том, как надо спасать «отечественную элементную базу»; от книгоиздателей — как надо развивать «библиотечную систему в России»; от железнодорожников и почтовиков — «о монополизме как необходимом условии территориальной целостности страны». Да, гэбэшники тратили больше времени не на элементную базу, а на перепродажу с откатами зданий научных институтов в центре Москвы. Да, книгоиздатели радели не столько о читателях, сколько о политических дивидендах и увеличении своей EBITDA. Да, железнодорожников и почтовиков больше заботила возможность усидеть в теплом кресле и рулить финансовыми потоками. Но все это была цена за то, чтобы страна медленно и тяжело возвращалась к нормальной, человеческой жизни — так мне казалось тогда и, честно говоря, так я думаю и сейчас.
В декабре 2011 года я первый раз в жизни пошел на митинг — на Болотную. Пошел просто потому, что туда собирались люди, которых я искренне ценю и уважаю. Мы стояли на морозе, болтали о пустяках, и, кажется, никто до конца не знал, зачем мы тут. Но было внутреннее чувство — именно здесь и именно сейчас пришла пора выйти на улицу, даже если просто потому, что это делают другие порядочные люди. Потому что нельзя уже больше выносить лжи, чванливости и абсолютной некомпетентности людей у власти. Потому что они не просто стали «меньшую часть времени посвящать элементной базе», они вообще забыли, что, кроме воровства и откатов, у них еще есть и прямые обязанности.
Так в чем же, по-моему, должна состоять наша «социальная ответственность»? Включать в рассылки клиентам приглашения на митинги? Повесить на главной странице баннер «Путин, уходи»? Я не согласен с этим.
К развалу СССР привело много факторов. Но тяжесть последствий, на мой взгляд, связана только с одним — с критически низкой долей ценностно-ориентированных, ответственных, компетентных руководителей на всех уровнях. Как только исчезла «руководящая и направляющая» рука КПСС, сотни тысяч руководителей по всей стране кинулись… нет, не искать занятости для своих подчиненных в новых условиях, не модернизировать свои отделы и предприятия, не спасать уникальные активы и компетенции. Они кинулись строить личные бани в цехах заводов-орденоносцев, продавать за копейки стратегические запасы цинка и меди, возводить персональные дворцы за глухими заборами.
В том, что Путин уйдет, что нефть опять будет стоить $20-30 за баррель, что придется открывать границы для свободного импорта труда и товаров из других стран, сомнений нет. Может быть, через два года, может быть — через 5 или 10 лет, но нас ждет новый «1991-й». Каким будет этот кризис, что именно станет толчком — вряд ли кто-то сегодня скажет. Россия — не Советский Союз, и многое будет иначе. Но я абсолютно уверен, что в любой системный кризис чиновники-единороссы и примкнувшие к ним руководители госкомпаний не будут вести себя честнее, ответственнее или компетентнее, чем их предшественники из КПСС.
У нас впереди большой шторм. Как частные лица мы можем ходить на митинги, презирать Единую Россию, слушать «Эхо Москвы», писать гневные посты в блогах и на Facebook. Но как руководители мы обязаны помнить о том, что случилось 20 лет назад. И единственная социальная ответственность любой российской компании сегодня — строить современное, прибыльное, конкурентоспособное предприятие. Чтобы когда рухнут цены на нефть, когда развалится прогнившая вертикаль власти, когда закончатся дешевые западные кредиты и начнется настоящая международная конкуренция — мы продолжали оказывать услуги и платить зарплаты и налоги. Чтобы через двадцать лет нам не сказали: «Ваши отцы и старшие братья упустили Советский Союз, а вы, ничему не научившись, упустили Россию».
