Инфляция в России пойдет на убыль в следующем году. Правда, не стоит ожидать, что темпы роста потребительских цен станут совсем невысокими. А по итогам 2014 года инфляция может быть "существенно больше" 8 процентов, рассказал "Российской газете" министр экономического развития РФ Алексей Улюкаев. А также пояснил, что делать россиянам с пенсионными накоплениями, нужно ли табу на новые налоги, как государству следует поддерживать рубль, какими будут цены на нефть и ценовой порог для беспошлинных интернет-посылок из-за рубежа.
— Алексей Валентинович, инфляция с начала года составила 7 процентов. Что изменится до конца года?
— Инфляция за 9 с половиной месяцев 2014 года превышает всю накопленную инфляцию прошлого года. Наш прогноз в 7,5 процента мы делали в ситуации, когда курс доллара находился на уровне меньше 40 рублей.
Мы его не меняем. Менять каждый раз прогноз нет никакого смысла. Влияние курса на инфляцию всегда было, но сейчас оно стало более весомым. Риск того, что инфляция будет больше 8 процентов и, возможно, существенно больше — материален.
Если по непродовольственным товарам рост цен сейчас больше шести процентов, то по продовольственным — выше тринадцати процентов. Но оснований полагать, что до конца нынешнего года ситуация изменится, нет.
При этом на глобальных продовольственных рынках ситуация вполне комфортная: там не наблюдается ценового роста, а даже, наоборот, — стабильность. И то, что продовольственная инфляция в России разогналась — это наш внутренний эффект.
Самую большую инфляцию стоит ожидать в первом квартале следующего года, когда мы почувствуем эффект от курсовых колебаний рубля. Пик придется на февраль — март. После этого она пойдет на довольно существенное снижение и к декабрю 2015 года инфляция будет меньше 7 процентов.
А среднегодовые ее значения, вероятно, "перевалят" за семь процентов.
— Сейчас дается множество прогнозов по цене на нефть в ближайшее время, от 80 до 100 долларов за баррель. Как, по-вашему, конъюнктура нефтяных цен повлияет на бюджет?
— Для федерального бюджета почти все равно, какая будет нефть при плавающем курсе рубля к доллару. Ситуация в этом смысле сбалансированная. Если сохранится сегодняшняя цена нефти — примерно 83 доллара за баррель, то среднегодовой показатель будет около 99 долларов. Это полностью соответствует прогнозу. А это значит, что в этом году возникнут дополнительные доходы — бюджет этого года будет гораздо более профицитным, чем это предполагалось. Бюджет 2015 года будет примерно таким, как прогнозировалось. Все, что проигрываем от низкой цены нефти, выигрываем от того, что курс стал слабее. Так что никаких рисков для бюджета в этом смысле не существует. Но и не одним бюджетом живет экономика в стране. Бюджет — это только 20 процентов ВВП, а остальные 80 — это бюджеты домашних хозяйств и компаний.
В этом году рост реальных доходов населения и розничного товарооборота, если и будет, то очень маленький. А все последние годы именно потребительский спрос нас вытягивал. В 2015 году мы и вовсе можем уйти в отрицательную плоскость по этим показателям, если сохранится курсовая динамика. Это очень серьезно. Возникают большие риски того, что экономический рост будет отрицательным, инвестиции тоже в минусе оказываются. Но есть и плюсы — выиграют те, кто конкурирует с импортом. Уже сейчас мы зафиксировали рост промышленного производства: за третий квартал он составил 2,8 процента. И можно с уверенностью говорить, что так будет до конца года. Запас конкурентоспособности гораздо выше в нынешних условиях, и объемы производства потому и увеличиваются.
— У нас снижение цен на нефть воспринимается как трагедия. А может, благодаря низким ценам мы слезем с нефтяной иглы и перейдем к качественно новой экономике?
— В начале 1999 года некоторые губернаторы говорили, как хорошо, что цены на нефть упали, нам нужен толчок. А тогда, если не ошибаюсь, со 139 до 47 долларов за тонну нефти дошло. Умозрительно, наверное, это неплохо — упавшие с неба доходы расслабляют. А по жизни-то все не так просто. Поэтому риски возникают очень большие. Проблема в вязкости ситуации, ее неопределенности. Если бы мы с вами точно знали, что к 2020 году нефтяные цены снизятся до 70 долларов, а к 2030-му — до 50, мы бы смогли подготовиться, под это настроили бы таможенную, налоговую, тарифную политику и так далее. Но мы не знаем, что нас ждет.
— Американцы сказали, что их устроит цена и в 57 долларов за баррель. Это не сигнал нам, что они будут давить на мировой рынок нефти?
— Это называется словесными интервенциями, которые должны сформировать определенное настроение у инвесторов. Я, откровенно говоря, сомневаюсь, что такая цена комфортна для американских, да и для каких бы то ни было других производителей. С другой стороны, дешевая нефть хороша для потребителя. Но тоже до известного предела, потому что при слишком дешевом ресурсе пропадает стимул к энергосбережению, к дополнительному развитию.
Безусловно, будет найдена относительно равновесная цена, которая на какое-то время устроит производителей и потребителей. В течение почти 10 лет мы жили с ценой 100 плюс, весьма вероятно, что новая цена будет ниже — 100 минус. С моей точки зрения, она скорее, будет в районе 90 долларов за баррель.
Со стороны предложения нет оснований, чтобы цены упали глубоко. Себестоимость нефти постепенно повышается, потому что возрастает роль дорогостоящей сланцевой нефти, добычи на шельфе, горизонтального бурения. Альтернативная "зеленая" энергетика и ядерная энергия требуют еще больших капиталовложений и очень много времени.
Поэтому самое важное это то, что будет происходить со стороны спроса. Здесь определяющими будут темпы роста экономик Китая и Индии. Понятно, что если они будут снижаться, то синхронно изменятся темпы роста спроса на нефть.
Пока это снижение плавное, что называется, мягкая посадка. Совсем недавно ВВП Китая рос на 10 процентов в год, в этом году будет 7,2-7,3, в 2015-м — меньше 7 процентов. Если плавное снижение сохранится, то спрос будет довольно большим и после всех пертурбаций цена уйдет в коридор между 90 и 100 долларами. Если картина спроса в развивающихся странах будет иной, то и цены поведут себя иначе.
— Недавно вы сказали, что ситуация, когда рост экономики близок к нулю, а темп инфляции близок к 8 процентам, — взрывоопасна. Какого взрыва вы опасаетесь? Грозит ли нам экономический кризис?
— Сама инфляция и инфляционное таргетирование, которое вводит ЦБ, всего лишь способ осознания той части делового цикла, в котором находится рыночная экономика.
Высокая инфляция, как правило, грозит перегревом в экономике. И тогда Центробанк начинает бороться с этим перегревом, подтягивая деньги в резервные фонды, повышая процентные ставки, сжимая баланс. Таким образом уменьшаются риски.
У нас ситуация такая, что инфляция живет немножко отдельной жизнью. Но мы, как правило, все-таки воспринимаем ее именно как показатель делового цикла, и по ситуации с ней боремся. Возникает очень сложная ситуация, когда, работая с одной половиной этого уравнения, состоящего из инфляции и экономического роста, ухудшается ситуация с другой половинкой.
Возникает то, что в шахматах называют цугцванг: любой ваш ход ухудшает положение на доске. И задача регулятора становится очень тяжелой. Можно загнать экономику в ловушку низких темпов роста и высокой инфляции. Потому что низкие темпы роста, это же не просто статистика: отчитались, начальству приятно или неприятно. Это сигнал для бизнеса. А если еще и регулятор начинает поддавливать, становится совсем плохо.
Эту ситуацию я и назвал взрывоопасной, когда мы можем себя загнать в такую область, из которой будет трудно выходить. Но речи об экономическом кризисе сейчас нет.
— Совсем скоро очередное заседание Совета директоров ЦБ, и велика вероятность, что он повысит ключевую ставку. Как бы вы оценили такое решение, если оно, конечно, будет принято?
— Еще летом я твердо полагал, что риски по экономическому росту существенно выше, чем риски по инфляции. И считал, что ключевую ставку не только нельзя повышать, но можно и понизить. Сейчас такого однозначного ответа нет, потому что и тот, и другой риск чрезвычайно обострились. Я не могу из них выделить главный. Поэтому, какое бы решение ни принял Банк России, я его поддержу.
— Читатели ждут, что вы назовете новый порог беспошлинной интернет-торговли. В последнее время звучали разные цифры.
— Если посмотреть график интернет-покупок, то видно, что на посылки стоимостью свыше 500 евро, а это 2 процента всех отправлений, приходится примерно 30 процентов стоимостного объема. Считается, что бизнес начинается за этой гранью. И совершенно непонятно, почему он должен быть освобожден от таможенных пошлин, если получает товары из-за границы по почте. А посылки стоимостью до 500 евро — это, как правило, потребление домашних хозяйств, люди покупают для себя, и такие посылки дополнительно облагаться не будут.
— Глава РСПП Александр Шохин недавно в открытом обращении к правительству призвал не повышать налоговую нагрузку на малый и средний бизнес в течение нескольких лет. Вы как к этой проблеме относитесь?
— Я с ним согласен. Стабильность и предсказуемость правил игры — это самое главное.
В нынешней ситуации, считаю, мы не имеем права вводить новые налоги, повышать налоговые ставки и расширять налогооблагаемую базу. Любое из этих трех мероприятий ведет к дополнительному обременению бизнеса, который сейчас работает в сложных условиях. В ситуации экономического спада повышение налогов — странный способ решения проблем. Это может позволить свести баланс бюджета в течение одного года, но мы же собираемся жить больше, чем год.
— Успех будет кратковременным…
— Да. Нам нужно через инвестиции увеличивать будущие блага.
Поэтому я поддерживаю позицию РСПП о необходимости моратория на увеличение налоговой нагрузки. Причем это должно касаться не только налогов как таковых, но и квазиналоговых обязательств, в том числе различных сборов, которые могут вводить субъекты Федерации. Это же относится к платежам в Пенсионный фонд, фонды социального страхования, обязательного медицинского страхования. Это же касается различных экологических сборов, платы за особо опасные производства. Их повышение сейчас было бы контрпродуктивным.
Кроме того, мы — за налоговые каникулы для новых производств. Здесь логика проста: если их не будет, то уж точно и налогов с них не будет. Надо дать бизнесу встать на ноги.
— Как вы относитесь к увеличению налоговой нагрузки на физлиц, в частности, к введению налога на недвижимость, который будет в течение трех лет здорово расти?
— К любому увеличению налоговой нагрузки вообще плохо отношусь. Это ведь не столько вопрос пополнения бюджета, сколько вопрос договора между государством и обществом. Государство говорит: вы мне платите, а я обеспечиваю вашу безопасность, нормальную окружающую среду, развиваю медицину, образование, дороги и так далее. А общество, если получает адекватные услуги от государства, соглашается нести определенный уровень налоговой нагрузки. Да, есть страны, где общество соглашается отдавать 60 процентов своих доходов государству, но при этом там высочайший уровень госуслуг. Именно поэтому не надо нас по уровню налоговой нагрузки сравнивать, со Швецией, с Германией. Лучше с Казахстаном, с другими странами бывшего СССР. И увидим тогда, что налоговое бремя в России тяжелее.
Идея положить в основу налога на недвижимость кадастровую стоимость в принципе правильная. Но меня смутило, что сначала предельным коэффициентом установили 0,1, а потом почему-то увеличили до 0,3. Мне кажется, мы не должны передавать такие опасные инструменты на региональный уровень.
— Но у местной власти тоже забот хватает, и на все нужны деньги…
— Поэтому регионы и просили ввести налог с продаж, налог на недвижимое имущество. Но мне кажется, что эти проблемы можно решить несколько иначе. У нас есть возможность перераспределить средства бюджетной системы с федерального уровня на уровень субъектов. По налогу на прибыль в свое время пошли далеко. Точно так же в пользу регионов можно решиться на больший маневр по акцизам.
— Что вы думаете об истории с заморозкой пенсионных накоплений, предложением после 2015 года вообще отменить накопительную часть пенсии?
— Можно спорить о том, полезно или нет введение элемента обязательных пенсионных накоплений. Но нельзя постоянно менять правила игры. Мы сформировали определенные ожидания большого класса людей, целое поколение уже начало выстраивать свою жизненную стратегию соответствующим образом. И тут меняются правила. Люди опять подстраиваются. Мы опять меняем. Так невозможно. Опять речь идет об устойчивости правил. Надо дать системе поработать 10-15 лет без перемен.
Вот говорят, что в негосударственных пенсионных фондах низкая доходность, а в Пенсионном фонде — высокая. Так она там потому высокая, что Пенсионный фонд получает трансферты из федерального бюджета. Он получает деньги налогоплательщиков.
Для того чтобы НПФ качественно изменить, их передали под надзор Банку России. Он отобрал фонды с качественными активами и нормальным менеджментом, заставил НПФ акционироваться, стать прозрачнее, разработали систему страхования пенсионных накоплений. Значит, клиенты НПФ теперь защищены от злоупотреблений, некачественного менеджмента. Мы все выстроили. А выстроив, сказали: а теперь, до свидания. Это как в анекдоте о чукче, который картошку посадил, но на следующее утро выкопал, потому что кушать очень хочется. Ровно так мы и поступили.
Взяли 300 миллиардов рублей пенсионных накоплений и направили их на разные цели. Но если бы и не взяли эти 300 миллиардов, то они и так были бы направлены примерно на те же самые цели: часть из них пошла бы на финансирование суверенного долга, купили бы пенсионные фонды облигации федерального займа у министерства финансов. То есть министерство финансов получило бы эти средства, только немного по-другому. На часть этих 300 миллиардов НПФ купили бы акции "Российских железных дорог", "Газпрома", "Роснефти", других компаний, которые сейчас просят денег. Они и получили бы эти деньги, но через пенсионные фонды.
— Курс доллара чуть не каждый день обновляет исторический максимум. И это — несмотря на возобновление валютных интервенций ЦБ. Может, в этой ситуации, когда на рубль давят фундаментальные факторы, стоит приберечь валюту?
— Поддерживать рубль, отстаивая какой-то определенный валютный курс, точно не надо. Но немного сглаживать курсовые колебания, охлаждать рынок, не допускать паники оттока вкладов из банков — к этому стремиться необходимо. Если инвесторы решат, что происходит неконтролируемый провал валютного курса, они будут действовать радикальным образом.
На спрос мы повлиять не можем, валюту банки и компании покупают, поскольку им необходимо рефинансировать долги. Поэтому Банк России должен оставаться на валютном рынке, иначе наступит полный дисбаланс спроса и предложения валюты. Не вводить же экзотические механизмы, например, обязательную продажу валютной выручки.
Так что от валютных интервенций я бы сейчас не готов был отказаться. Когда в 2008 году проводили "бархатную" девальвацию, нас обвиняли, что за короткое время мы потратили 130 миллиардов долларов из резервов. Да, но тем самым домашним хозяйствам и бизнесу сохранили 130 миллиардов в конечном итоге. Для того резервы и создаются, чтобы сгладить острую ситуацию. Такую, как сейчас.
— Аналитики опасались, что агентство Standard & Poor s вслед за Moody’s еще раз понизит суверенный кредитный рейтинг России. Однако рейтинг был сохранен на прежнем уровне. Считаете, что опасения были обоснованными?
— Я считаю необоснованным даже прошлый, весенний тур снижения суверенного рейтинга России. А теперь — тем более. Но если сейчас Мoody s снизило рейтинг, то он все-таки остался в пределах инвестиционного уровня, а по рейтингу S&P шаг вниз означал бы переход российских долговых бумаг в спекулятивный класс. Это уже принципиально другая история. Хорошо, что пока этот риск не реализовался.
Наш внешний долг составляет всего 2,8 процента ВВП, весь госдолг — 11 процентов. Мизер! Его обслуживание — это настолько малая часть бюджета, что нужно иметь какую-то воспаленную фантазию, чтобы предположить возможность неисполнения обязательств по суверенному долгу.
Да, корпоративный долг очень большой, но это так или иначе связано с государством, и оно в случае необходимости подставит бизнесу свое плечо. Как это было в 2009 году, когда Банк России разместил 50 миллиардов долларов во Внешэкономбанке, а он рефинансировал задолженность наших компаний перед иностранными кредиторами. Можно помогать и иначе — предоставлять рублевую ликвидность, как это делается сейчас, а компании на эти средства приобретают валюту на внутреннем рынке для исполнения обязательств перед внешними кредиторами.
Корпоративная задолженность, таким образом, сокращается за счет резервов Банка России. И вот агентства считают, что тут-то и могут быть проблемы. Но процесс сокращения резервов одновременно означает процесс снижения валютного курса, а он влечет резкое снижение импорта и увеличение счета текущих операций. Это, в свою очередь, означает, что в страну поступает дополнительная валюта.
Риски неисполнения бюджетом своих обязательств застрахованы еще и плавающим курсом рубля. Нефть упала, зато рубль ослабел.
Все, что касается обслуживания государственного и корпоративного внешнего долга, у нас чрезвычайно хорошо эшелонировано. Многие страны, у которых кредитный рейтинг соответствует присвоенному нам уровню, по своим фундаментальным характеристикам гораздо хуже, чем наши. И, если российский рейтинг ушел бы вниз при значительно лучших макроэкономических показателях, это не лезло бы ни в какие ворота.
— А есть ли основания для снижения рейтингов крупнейших российских банков и компаний?
— Рейтинг компаний не может быть, как правило, выше, чем суверенный. Поэтому при изменении странового рейтинга практически автоматически пересчитываются все корпоративные рейтинги. Хорошо, если не на большую величину.
— Что будет, если международные рейтинговые агентства все-таки выведут нас в область спекулятивного рейтинга?
— Больших последствий не ожидаю. Сейчас ни государство, ни бизнес ничего не занимают, не предполагают занимать и, видимо, не могут занимать на внешних рынках. Но, наверное, для фондов денежного рынка и глобальных инвестиционных фондов это будет сигнал к отказу от прямых и портфельных инвестиций в Россию. А они, несмотря ни на что, до сих пор измеряются десятками миллиардов долларов. Значит, эта величина снизится, что, конечно, плохо. Но не так драматично. Здесь, скорее, важны имиджевые потери.
— Вы были участником переговоров по вопросам имплементации соглашения об ассоциации Украины и ЕС. Договорились, что создание свободной зоны между ЕС и Украиной откладывается. Но ситуация внутриполитическая на Украине такая, что нельзя исключать срыва договоренностей. Что происходит сегодня с переговорами?
— У европейских коллег закончился мандат. 1 ноября ожидается вступление в должность нового еврокомиссара по торговле, соответственно, мы будем во многом начинать этот процесс снова. Конечно же, нам нужно активизировать переговоры. Будет просто глупо, если пройдет год с лишним, а мы останемся в той же точке, что и сейчас. Надо добиться адекватного ответа на нашу обеспокоенность по этому соглашению. И мы рассчитываем продвинуться по другим проектам. Мы сами готовы идти по пути гармонизации наших правил и правил ЕС с расчетом на создание в будущем общей зоны свободной торговли.
— Ваше ведомство сейчас поддерживает контакты с украинскими коллегами?
— Да, не только по вопросам имплементации соглашения с ЕС, но и по текущему товарообороту, поставкам и другим вопросам.
— Что будет с федеральными целевыми программами и госпрограммами? Что будут сокращать, от чего отказываться?
— Сейчас действуют 46 ФЦП, они касаются только капиталовложений. У нас есть претензии к некоторым, две программы будем закрывать как неэффективные. Но для сплошного пересмотра ФЦП нет оснований.
Что касается госпрограмм, то предполагалось, что они станут элементом программно-целевого бюджетирования. Но по факту — это просто смета расходов какого-либо ведомства. Сейчас они рассматриваются воссозданной недавно комиссией по повышению эффективности бюджетных расходов. Анализируем, что в них можно поджать, где возможен структурный маневр.
— Обсуждались два варианта использования остатков средств на корсчетах бюджетных учреждений. Что-то в этом сдвинулось ?
— Не решен вопрос, чьи это деньги — бюджета или бюджетополучателей? Если дело в бюджетополучателе, вроде бы он вправе ими распорядиться, разместить в банке и получить доход. С другой стороны, федеральное казначейство считает, что инвестиционный доход должен поступать в бюджет, а не бюджетополучателю. Вроде бы при правильном бюджетном планировании у бюджетополучателя не должно быть свободных остатков. Но в жизни так не бывает.
— Россия сейчас заинтересована в удержании иностранных инвесторов, которые готовы продолжить работать в России. Каких мер поддержки и каких условий работы в России они ждут? Какие условия готова обеспечить им Россия?
— Инвесторы не ждут и не требуют ничего особенного. Они говорят, что хотели бы таких условий для работы, которые мы создаем для национального бизнеса. Претензии, которые к нам предъявляет наш бизнес, РСПП, "Деловая Россия", "ОПОРА России" или просто отдельные представители бизнес-сообщества, — те же самые, что и у зарубежных инвесторов. Главное, чего они просят — это стабильности. Общий посыл: хотелось бы лучше, но достаточно и того, что есть, если не станет хуже. Стабильность и предсказуемость правил игры — это самое главное для них.
Инвесторы заволновались из-за того, что Россия взяла курс на импортозамещение. Они посчитали, что мы стараемся заместить и их. Но это не так! Производство, локализованное на территории России, мы считаем российским. К этой категории относится производство, например, автосборки "Ниссан", "Рено", "Шевроле" в нашей стране. Эти предприятия будут получать все те же льготы, что и остальные российские предприятия.
— На днях американские бизнесмены предложили исключить Россию из ВТО под предлогом конкуренции на рынке стали. Насколько это реально?
— Это просто невозможно, нет такой процедуры. ВТО — структура, предназначенная для того, чтобы предъявлять претензии и урегулировать их. Если у вас есть претензия, значит, необходимо решать ее через ВТО.
— Россию тоже не удовлетворяет членство в ВТО. Что мы хотели бы изменить?
— Я не согласен с тем, что России ВТО не нужна. Все наши претензии мы урегулируем через ВТО. Если мы устранимся от нее, это будет означать, что вообще ни с кем иметь не будем никаких отношений: не будем торговать, инвестировать, выстраивать экономические отношения. России ВТО нужна, мы 17 лет стучались в эту организацию, потому что видели и видим необходимость в ней. Она нужна нам для того, чтобы выстроить правильные торговые отношения и занять достойное место на мировом торговом рынке. Не может развиваться экономика, ориентированная исключительно на внутренний спрос, она должна работать во вне. У России довольно открытая экономика. У нас экспорт составляет больше 30% ВВП, и мы хотели бы увеличить эту долю. У нас есть "дорожная карта" развития несырьевого экспорта, мы его собираемся больше чем на 6% в год увеличивать.
Без механизма ВТО это сделать очень сложно.
Мы сталкиваемся с разными препятствиями и барьерами на этом пути. За год через механизм ВТО снимаем несколько десятков различных препонов, которые устанавливают некоторые страны-партнеры. И надо сказать, что это экономит нашему бизнесу миллиарды долларов. Возможно, есть другие способы урегулировать эти вопросы, но мы их не знаем. В рамках ВТО механизм снятия таких препятствий для российских товаров понятен. Другое дело, что мы еще не научились хорошо пользоваться этим инструментарием ВТО, мы еще новички, поэтому продвигаемся в этом деле медленно. Сейчас создан центр компетенций, в котором будут собраны правовые компетенции, чтобы помогать нашему бизнесу отстаивать свои права. Он должен отстаивать права российской юрисдикции во всем мире.
— Мы должны защищать интерес нашего бизнеса за рубежом, где бы то ни было? В Госдуме сейчас мнения на этот счет разделились.
— Защитить одно, а страховать — это другое. Если кто-то принял решение в пользу приобретения активов в другой стране, тем самым принял на себя связанные с этим риски. Но он решил, что так лучше и согласился с правилами ведения бизнеса и судебной практикой этой юрисдикции. Пока все идет хорошо, владельца актива юрисдикция устраивает, а когда по какой-то причине риски этой юрисдикции начинают материализоваться, он отказывается признавать законодательство этой страны и практику ее суда.
Здесь уместна аналогия со страхованием вкладов. Любой наш вклад в сумме до 700 тысяч рублей в любом из российских банков защищен. Но наши вклады в зарубежных банках сюда не относятся. Если кто-то открыл вклад за рубежом, то и риски он берет на себя. Почему все остальные, кто продолжал в это время вкладывать в российские банки, должны его риск закрывать через налоговую систему? Получается, кто-то будет вкладываться в те юрисдикции, которые обещают высокий доход, а в случае неприятности будет прикрыт нашим кошельком. Так быть не должно.
— Какова судьба Инвестфонда, который после упразднения минрегиона перешел в ваши руки? Насколько это был эффективный инструмент финансирования инвестпроектов? Какие инструменты и механизмы нужны сегодня, в чем их преимущества?
— Он совершенно не был эффективным механизмом. А в последние годы вообще находился в спящем режиме. В принципе можно было бы гармонизировать этот механизм. Хотя не уверен, что есть какие-то задачи, которые мы не можем решать иначе, а исключительно через Инвестфонд. В чем его преимущества? В том, что он может переходить через финансовый год. Это защита от неаккуратных сокращений лимитов бюджетных назначений. Есть механизмы ФЦП (Федеральная целевая программа) и ФАИП (Федеральная адресная инвестиционная программа), в рамках которых финансируются капиталовложения. С моей точки зрения, нам дополнительные инструменты не нужны, но мы еще посмотрим.
