Отъехав на несколько километров от города Суворова, мы сворачиваем на проселочную дорогу. Дорога такова, что сидящий за рулем Александр Бродовский просит нас с фотографом еще раз проверить ремни безопасности. Вспугнутые машиной, бросаются в лес косули, а огромные черные птицы спокойно бродят по снегу. «Эти вороны два года назад у нас чуть ли не всех новорожденных поросят перетаскали, — говорит Александр. — Мы даже их отстреливать хотели, но нам отсоветовали. Ворон, говорят, такая птица, что лучше ее вообще не трогать. Почти священная… Но вот мы и приехали. И вот какая у нас красота». В самом деле красиво: пойма реки, лес. И очень тихо.
Мы в «Горчичной поляне», возможно, единственной пока на всю Россию ферме, производящей биосертифицированные продукты. Здесь растят овощи без удобрений и делают колбасы без добавок. Здесь нет коровников и свинарников. Мохнатые коровы и свиньи гуляют где хотят. При нас тут родился теленок и почти сразу направился в лес.
Когда-то немецкий деловой партнер по бизнесу дал Бродовскому совет: «Александр, когда в России появится возможность покупать землю, берите. Земли не бывает много». Но ему земля была тогда до лампочки. А потом попалась книга австрийского крестьянина Зеппа Хольцера о пермакультуре, Рermanent agriculture, и он заболел этой идеей. Поехал к Хольцеру, в Краметерхоф, попросил его приехать в Россию, проконсультировать насчет хозяйства. Австрийский гуру тогда задал ему вопрос: «Вы хотите этим заниматься для удовольствия или для бизнеса?» А русский бизнесмен по наивности ответил: «Для того и для другого». И лишь сейчас он понял, что это абсолютно разные вещи.
Хольцер приехал и зарядил его своим подходом к земле. И Бродовский купил 1200 гектаров вокруг деревни имени Льва Толстого Суворовского района Тульской области: 300 гектаров плодородных в пойме, а остальные — почти чистый песок.
Три года назад на этом месте ничего не было — только заросшие поля и лес. Александр завез пять свиноматок, и они стали жить в берлогах, как у Хольцера. Купил первый дом в деревне, чтобы было где остановиться. Правда, стены дома выглядели диковато — уложенные друг на друга поленья вперемешку с глиной, но потом немецкий архитектор скажет, что такие дома — невиданное экологическое сокровище. Выкорчевал пни, что-то вспахал и посеял. В первый же год собрал много пшеницы — 50 центнеров с гектара, не внеся в землю ни грамма удобрений. Заложив основу кормовой базы, завез пять коров породы герефорд и всерьез стал думать о колбасном производстве.
Тут он вспомнил, что вроде немцы в былые времена слыли хорошими управляющими имениями. И решил: привезу-ка немца, чтобы он тут навел порядок. Нашел. Под Тулу из Германии вместе с закупленными там биосвиньями отправился их заводчик, публично, в прессе, проклявший свою родину за бюрократию. Собирался он в Россию навсегда, но остался ненадолго, потому что оказался специалистом узкого профиля: умел выращивать молодняк, а Бродовский требовал сразу все услуги по свиноводству. Прокляв теперь и Россию, немец вернулся на родину. «С тех пор, — говорит Бродовский, — разные у меня побывали немцы. И все авантюристы».
Немец, перец, колбаса и биодвижение
— В каком смысле авантюристы?
— У всех были финансовые проблемы, которые они решили поправить в России. У нас же почти Клондайк, специалистов нет, а те, которые есть, не умеют себя нормально позиционировать, и немецкий апломб все это забивает. В общем, они думали, что могут тут здорово пробиться. Был у нас один товарищ, сошедший с ума из-за колбасы и состоящий кое-где на учете. До этого он писал письма Путину и в посольство РФ, требуя запатентовать рецепт ливерной колбасы, завещанный ему отцом, который после войны работал при оккупационном штабе поваром и понял предпочтения русского вкуса. Чеснок, майоран, лавровый лист — яркий вкусовой букет, на который русские генералы сбегаются как коты. И когда умирал, сказал: «Мальчик, если ты попадешь в Россию с этим букетом, то станешь богатым, достойным человеком». Работать нормально он не мог, у него не было сил, но колбасу поварил. На самом деле чумовую. Она стала основой нашего сегодняшнего хита, хотя кое-что мы там изменили. Пожил он у нас, выучил по-русски три слова, поработал физически на свежем воздухе, слез с таблеток, похудел и уехал в Германию. Сейчас обратно просится.
Еще один долго позиционировал себя как колбасник, а, как потом выяснилось, умел только красиво резать мясо. Вот такие дела…
— А в России разве не было специалистов?
— Я думал, что нет. Но нашел. После того как мы расстались с этим немцем, который не умел делать колбасу, у нас появились два мастера с развалившегося за полгода до этого мясокомбината в Суворове. Две потрясающие женщины, намучившиеся от прежней работы. Я тогда подумал: ну что они могут? А они моментально вписались в нашу команду. А чтобы их подучить, я пригласил Свена Линдауэра, который раньше консультировал нас только на расстоянии, а тут сорвался и приехал.
— Снова немца?
— Да. Но он отличный специалист, ученик и правая рука Карла Швайсфурта, основателя биодвижения в Германии. Мне повезло, что судьба свела меня со Швайсфуртом. В свое время он был владельцем знаменитой немецкой фирмы «Херта», символа колбасы как таковой. А в восьмидесятые у него начались проблемы. Старшие дети стали бунтовать, потому что в эти «зеленые» времена — бойкоты на бойнях — им было стыдно говорить, кто их отец. Швайсфурт решил начать жить по-новому. Продал «Херту» компании «Нестле» и бросился в биодвижение.
— Что такое биодвижение?
— Это когда все составляющие элементы, скажем, фермы рассматриваются как взаимодополняющие. Вся окружающая природа соединена в единую систему. То есть все устроено не вопреки природе, а в гармонии с ней. Или хотя бы в попытке гармонии. Биодвижение призывает перестать отравлять землю химией и обращаться с животными как с товаром. Как минимум потому, что измученное животное и отравленная земля не могут поставлять здоровые продукты питания.
И вот Швайсфурт создал фонд помощи биодвижению и всадил туда двадцать миллионов марок. Потом увлекся проектами, которые не очень связаны с зарабатыванием денег сейчас и сегодня, но очень интересны и перспективны. Не прикладные, а фундаментальные. Подцепил идею симбиотического, или адаптивного, сельского хозяйства, ориентированного на сохранение среды, и решил, может, искупая прежнюю вину перед животными, которых мучили на его бойнях, дать животным жить в согласии с природой. И создал такие условия для свиней. Один из его сыновей занимается производством колбас из парного мяса по технологиям девятнадцатого века, когда не было еще ни химии, ни стабилизаторов. Когда знали, что печень и некоторые мышцы животного в течение двух часов после убоя должны быть переработаны на колбасу — пока в мясе сохраняются связующие свойства, чтобы не подсыпать нитритов или сократить подсыпку в три-четыре раза. У него лучшая в Германии колбаса. И мы здесь пытаемся варить такую. Через месяц с небольшим откроем у себя цех мясопереработки, который пока арендуем в Суворове. И полностью переходим на эти технологии.
Ограничения в гареме
— В Европе продукты с маркировкой «био» проходят строжайший контроль и обязательную сертификацию. А у нас?
— В России нет законодательных требований об обязательной сертификации экологически чистого производства. Мы получаем маркировку филиала швейцарской сертификационной фирмы. Это требует серьезных расходов, но для нас принципиально. Сначала мы сделали заявку на сертификацию земли. Приехал человек, у которого есть карта и история земель, подтвержденная справками из сельсовета, что пятнадцать лет они не обрабатывались, и через полгода мы получили сертификат.
— А если бы обрабатывались?
— Тогда надо три года наблюдать, что там и как. Но мы были на целине. Потом начались проверки: что за зерно покупается, что за семенной фонд. Проверялись бухгалтерские книги на предмет закупки удобрений.
— А ведь в России это можно легко обойти при желании…
— Можно, но зачем? И в Европе, кстати, тоже не так все чисто. Например, птица, как и вообще все животные, по биосертификации, должна содержаться на земле. Но из-за птичьего гриппа в Германии запретили держать ее на открытом воздухе. Что оказалось катастрофой для целой отрасли. Потом этот птичий грипп исчез, а некоторые предприятия «забыли» вывести птицу на улицу, но продают как «био». Скандал… Животноводство вообще серьезная тема. Понятно, что содержать надо в условиях, максимально приближенных к природным. Что корм должен выращиваться без удобрений и свой. Что животных нельзя ничем колоть. Но из-за того, что мы находимся в центре охотхозяйства и вокруг полно диких зверей, ветеринары требовали ввести вакцинацию. Пришлось отправить одного из них в Австрию убедиться, что в условиях пермакультуры животные нагуливают такой иммунитет, что антибиотики им не понадобятся.
— Как часто нужно получать сертификат?
— Сертификаторы появляются у нас два раза в год, когда можно что-то увидеть. Когда земля еще чистая, не под снегом. Создается карта полей, план мероприятий по севообороту, поскольку отсутствие химических удобрений и пестицидов подразумевает систему спланированного севооборота. И все это согласовывается и проверяется. По животноводству вникают в процесс. Мне нравится с ними работать, они держат нас в тонусе. Ну и мы стараемся соответствовать. Животные содержатся на земле, под открытым небом. На каждые пятнадцать свиней выделено по полгектара, где они роют, грызут, бегают и прыгают чуть ли не на два метра в высоту. От непогоды прячутся в домиках, которые были стационарными, пока мы не придумали сделать их передвижными: взял подъемником и перенес в новый загон. А в освободившемся земля начинает восстанавливаться.
— Соблюдаете все правила Хольцера и Швайсфурта?
— К сожалению, пришлось несколько отойти от этой прекрасной идеи. И далось это довольно болезненно, поскольку я был очень увлечен Хольцером и Швайсфуртом и той идиллией, которая у них создана для свиней. Но тут такое дело… Если внимательно приглядеться к хозяйству Швайсфурта, на которое едут смотреть со всей Европы, то станет понятно, что животные у него там не рождаются. Он их берет из свиноматочника, создает им счастливые условия жизни и потом забивает. И привозит новых. А у нас, например, новорожденных поросяток повадились таскать вороны, которых здесь полно, огромных и непуганых. И пришлось переводить малышей под крышу и стены, в свиноматочник, где свинья может спокойно отдаться их кормлению в течение сорока пяти дней.
Мы ограничили свободу хрякам. Раньше как было? Одному хряку оставляли восемь-десять свиноматок, и он месяц с ними проводил в загоне. Но такое счастье негативно отражалось на его эффективности. Для начала он поедал все их корма и обжирался. Потом привыкал жить в гареме, и его чувства пресыщались и притуплялись. В общем, все как у людей: начиналась депрессия, проблемы с воспроизводством. И тогда профессор Александр Завада из ВНИИ племенного дела посоветовал хряков отделить. Теперь они живут в загонах с одной стороны, а свиноматки гуляют с другой. И если мы видим положительную реакцию свиньи на хряка, то заводим ее к нему почти на сутки и следим, как обстоят дела в этом борделе. Так появилась возможность для планирования и контролируемого процесса случки.
— Депрессий больше не случается?
— Что вы! У них любовь, как после долгой разлуки. Что еще мы ограничили? Лишили прежней воли и тех свиней, которых скоро забивать. Забираем из романтических домиков в полях и помещаем в стационарное помещение — откормочник. При хорошей погоде животные выходят в загон. Подышат воздухом, поедят «зеленки» и обратно. В свое время они набегались, нагуляли здоровое мясо, иммунитет и потрясающий костяк, и надо ограничить их движения, чтобы получить мраморное мясо.
Не пошла у нас и еще одна идиллия от Хольцера: что вот посыплешь свинье горошка, а она за тобой с поля пойдет, как в сказке. Я даже ребятам своим говорю: «Ну что вы, в самом деле. Ну насыпьте ей горошка-то…» А они отмахиваются, потому что они еще не Хольцеры.
Убить правильно
— Биосертификация предполагает бесстрессовый забой скота. Свиней забивает сам пастух. Это наше ноу-хау. Свинья ему абсолютно доверяет, потому что он ее растил.
— Звучит ужасно.
— Если вы не вегетарианец, то содрогаться, услышав, что животное убивают перед тем, как его мясо попадет вам в тарелку, по меньшей мере фарисейство. Кстати, в Германии человек, который предложил отстрел скота, лет пятнадцать боролся за разрешение. Против были союзы охраны животных, «зеленые», охотники и так далее. Домашнее животное, по их убеждению, нужно забивать «цивилизованно», на бойнях, где страшный запах, море крови и всеобщий животный ужас. Это, дескать, гуманнее, чем забивать их прямо в поле, в счастливом состоянии… Но он победил. И написал книгу об этом. Я читал не отрываясь.
— И вы будете отстреливать?
— А наших коров вообще не отловить. За лето они почти дичают. Осенью начинаем их подманивать, подкармливать, создаем проходы электропастухами, чтобы шли по этому коридору. Галловейская порода — одна из древнейших и самая неприхотливая. Когда они приехали, у нас ни кормов не было, ничего. Выжили все как одна. Пасутся на поле, в лесу. В этом году зима была очень тяжелая, и мы сделали им заграждение из сена от ветра. Разбогатеем — навесы от дождя построим.
— А как они в мороз?
— Снег и мороз им ничего — они как печки. Когда я приехал на австрийскую биоферму отбирать животных, меня поразила картина: лежат коровы, посередине — телята, а вокруг зайцы греются. Потрясающе… Я сначала четырех герефордов привез, потренировался на них, а потом думаю: если с этими все нормально, то галловеи тем более выживут. У нас их сто пятьдесят штук телок и отдельно быки. Здесь и отел происходит. В прошлом году две коровы потерялись и месяца два гуляли. Потом пришли.
— А свиней у вас много?
— Семьсот с чем-то. Доведем до тысячи и остановимся. И мы не спешим. Поголовье поднять легко, но пока не нужно. Со свиньями надо быть очень внимательным: идеальный срок откорма — 230–240 дней от рождения до забоя, иначе мясо стареет и грубеет, нарастает больше сала. Скоро открываем новый убойный цех. Думаем, что он принесет дополнительные доходы. В Тульской области забить скотину можно только в трех местах. Мясокомбинаты давно уже привыкли жить на замороженном сырье. А мы, если появятся хорошие фермы с биопродуктами километрах в семидесяти, сможем оказывать им услуги по правильному забою.
— Такое мясо на самом деле отличается, или это мифы биодвижения?
— Свен Линдауэр, наш консультант, о котором я уже говорил, взяв в руки кусок, сразу может сказать, схалтурили ребята при убое или нет. Хороший продукт получается только после правильного убоя, и только после него может хорошо вызреть и будет передан на кухню максимально обогащенным. Понятно, что Свен, несмотря на молодость — ему двадцать шесть, — имеет большой опыт в «био», диплом гастронома и степень мастера мясника и колбасника, и глаз у него наметанный. Но уже и местные мои мастера видят разницу. Что уж говорить о мясе животных, полученном на бойне.
Зачем нужна самоидентификация
— Вы сказали: «Если в окрестностях появятся фермы с биопродуктами…» А они вообще где-нибудь есть?
— Нету здесь никого. Судя по всему, мы и в России пока единственные. И никакой конкуренции на биорынке нет. Да и рынка нет. Тот, у кого есть деньги, без бизнес-плана ничего делать не будет. А попробуй напиши бизнес-план на биопродукт. На то, чего нет? Вот бизнес и не верит в этот рынок. У него не хватает самоидентификации, чтобы поверить в рынок и в себя. Нужен кураж.
Сельское хозяйство считается нерентабельным. Тем более наше, где гораздо дольше все растет — свинья, например, растет одиннадцать месяцев. Но, учитывая, что у нас абсолютная в этом смысле целина и никого пока нет на рынке, а появятся через год-два, я считаю, что вопрос рентабельности можно решить ценой. И нужно. Если, например, все свиньи перерабатываются на колбасу и возможности увеличить стадо нет и не будет, потому что я забочусь о земле и почве и не хочу искусственно увеличивать вес животных, то тема рентабельности регулируется только ценой. А когда появятся конкуренты, она будет падать, но к тому времени мы уже наведем полный порядок.
— В Европе какой рынок биопродуктов?
— В той же Германии в каждой деревне есть лавка, предлагающая натуральные продукты — от овощей до колбас. А на рынке такая цель поставлена: если удельный вес «био» будет пятнадцать процентов — это вершина. Сейчас — восемь-десять процентов. До кризиса он единственный рос на пять процентов в год. Стоят органические продукты там на двадцать-тридцать процентов дороже обычных, и объясняется это большим количеством производителей. Кстати, в последние пять лет в Европе пошли неприятные процессы. Большой бизнес осознал, что биодвижение — это бизнес. До этого они ухмылялись, а потом поняли, что поезд может уехать. И крупнейшие розничные сети стали частично переходить на «био». Тем более что некоторые условия сертификации позволяют попасть в эту категорию, выполняя сертификационные требования ЕС по низшей планке, когда двадцать процентов кормов позволяется закупать из других хозяйств, причем конвенциональных. Не ГМО, но выращенных уже с использованием удобрений и пестицидов. И этим активно пользуются крупные сети. В Aldi уже не отдельные продукты, а целые полки «био». Десятая часть овощей. Круглый год клубника, апельсины, привезенные с другого конца света на самолете. Какое же это «био»? Внутри движения уже началось открещивание от того, что происходит в сетях, но непонятно, чем это закончится.
— Какие еще страны производят биопродукты?
— Польша — крупнейший производитель. Там хорошие предпосылки: сохранилась мощная прослойка крестьянских хозяйств, и рядом Германия и Австрия с рынками сбыта. Вторая страна — Китай, где очень много производится, но почти все уходит на экспорт. И Китай по некоторым позициям уже стал монополистом. По семечкам подсолнечника, например. Румыния — серьезный производитель томатов. Есть еще Италия, где не существует рынка потребления именно «био», потому что там много крестьян, которые делают качественные продукты, и им не надо зацикливаться на рынке. Там не произошло такой трагедии, как в Германии, Голландии, Швеции.
— А что там произошло?
— Там был кошмар. Европу сажали на химическую иглу капитально. Хольцер это хорошо описал. Он жил в деревне, когда в середине пятидесятых начали пропагандировать химические удобрения. Раздавали бесплатно несколько лет. Отец Хольцера отказывался их брать, и Зеппу за отца-отказника в школе объявляли бойкот. Такая была пропаганда. А потом, когда земля потеряла прослойку гумуса, утратила гигроскопичность и без химии уже не могла ничего родить, концерны при помощи одного крупнейшего банка стали продавать свои химикаты в кредит. И крестьяне сейчас на поколения вперед должники этого банка. Они очень далеко зашли, убивая землю. У нас такое тоже произошло в конце концов, но еще живы люди, которые помнят, как было без удобрений и стимуляторов роста, а у них уже нет. Или вот я завез пастбищное содержание свиней как модную европейскую феньку, а когда поговорил с людьми, узнал, что у нас так содержали скот до середины шестидесятых. И вообще, все идеи пермакультуры были тогда нормой нашего сельского хозяйства. Доходит до смешного. Когда у нас еще не было погребов и понадобилось делать бурт для хранения овощей, член Баварской академии архитектуры Эрвин Вахтер, который много в «Горчичной поляне» проектировал, открыл немецкий учебник, в котором буртованию была посвящена отдельная глава: автор учебника цитировал советский агрономический учебник, изданный в пятидесятых годах.
Интересное предложение
— Какая у вас выручка?
— Сейчас семьсот тысяч рублей в месяц, а мы хотим миллион. И по мясу нам не надо особенно расти. Тема — овощи. Или вот триста кур — это миллион в год, на яйцах. При абсолютном отсутствии биояиц на рынке это может хорошо пойти. Двести рублей за десяток. Я делал две попытки завести здесь кур. Но их сразу валил кто-то — хорек, ласка, лиса, не знаю… Вот сейчас ребята задумали переоборудовать под птиц один сарайчик, как мы его называем, «дом балерины»: в нем когда-то жила балерина из кордебалета Большого театра. Но я сказал: «Это уже проходили, и кур не будет через три дня. Пока нет сеток и собака не стоит рядом, никаких кур, пожалуйста».
— А сколько вы вложили в этот бизнес?
— Не считал. Но много. Все, что зарабатывал в бизнесе WoolStreet*, — туда. Техника, постройки, семена, скот. Одни быки у нас по две с половиной тысячи евро. Семью почти разорил. Машину уже давно пора менять, а я не могу. Но, думаю, пробьемся…
В этом году увеличиваем площади под овощи и расширяем ассортимент. Картошка, морковь, лук, чеснок, тыква, кабачки, патиссоны, свекла, пастернак, черный корень. Сажаем то, что можем хорошо сохранить и довести до клиента, — расстояние все-таки немалое: четыре часа езды от Москвы. Зелень, например, сразу отпадает: ее и со своего огорода не успеешь принести, а она уже подвяла. Топинамбур мы раньше выращивали на корма, а теперь продаем по сто рублей за килограмм. И надо увеличивать продажи.
— Открывать магазин?
— Была идея открыть передвижные лавочки в коттеджных поселках и продавать там за деньги, которые наша продукция сегодня реально стоит: лопатка по восемьсот, филей по тысяче двести. Местным, кстати, продаем за цену, которая реальна на местном рынке: по триста пятьдесят рублей за килограмм экологически чистой свинины, потому что биодвижение требует присутствия на локальном рынке. А насчет коттеджей я потом засомневался, и вот почему. В Германии насколько уж тепличные условия и аренда символическая, а передвижные лавочки идут не очень. Потом, при таких продажах есть очень неприятная вещь — остатки, которые могут съесть рентабельность. И я нащупал чумовую тему — интернет-магазин и, как следствие, производство без остатка. Наши продажи теперь растут примерно на двадцать процентов в месяц и выросли от сорока тысяч в месяц до шестисот. И нам надо еще процентов на тридцать увеличить бы.
— Кто ваши клиенты?
— Есть люди, которые каждую неделю закупают у нас на пять-семь тысяч. Я сначала удивлялся, а объяснение оказалось простое: это мясо рассматривается еще и как детское питание. Таких у нас двадцать семей. Остальные заказывают через неделю-две. Подсекло нас то, что овощей оказалось мало в этом году. Морковка закончилась в декабре, капуста и свекла — в январе. Тыква еще раньше. Только квашеная капуста пока осталась. А клиенты — давай-давай.
Торговлей я занимаюсь сам, а чуть раньше пытался работать с партнером. Организовал торговое ООО с одним дальним родственником, молодым и шустрым. Возил его в Мюнхен, подсадил, как мне казалось, на биодвижение. И дал ему половину в этом бизнесе. Но обман пошел уже на вторую неделю работы. Я не говорю уже об обмане финансовом. Просто подлог: он покупал какие-то сосиски в супермаркете и продавал вместе с нашей колбасой. А поскольку нам уже тогда в посольстве Германии дали возможность торговать нашими биопродуктами, это был дикий срам. Я не знал, как отмыться. Развозил заказы по клиентам и слезно извинялся, торговал в посольстве и там извинялся… Сейчас я очень осторожен, хотя предложений поступает много создать что-то совместное.
— Что за предложения?
— К примеру, одна уважаемая торговая фирма обратилась с предложением работать вместе: «Давайте нам вашу продукцию. У нас отлаженная логистика, а у вас ее еще нет». Я выдвинул условие: скидка от наших розничных цен только тридцать процентов. И слышу: «А у нас другое предложение: поднимите свои розничные цены в два раза». — «А куда поднимать, если филейная часть и так стоит тысячу с лишним?» Они: «Все нормально. У нас фермерский творог по тысяче уходит, и вырезку из вашей свиньи за те же деньги продавать нельзя. Покупатели нас просто не поймут». Я три дня ходил как больной: искушение такое — согласиться или нет. Походил, подумал и отказался: «Вам, ребята, нужна моя история. А историй таких в России ни у кого нет. Она абсолютно реальная, стоит дорого, и я попытаюсь сам». Они очень удивились.
Другое отношение
— Сколько человек у вас работает — в поле, со скотом, в мясопереработке?
— Всего двадцать пять. Есть те, кому интересно. Есть и другие. Происходит ротация. Но по одному, по двое прицепляются. Это долгий процесс. У нас тяжелая работа. Неделями на воздухе. Дождь, снег, мороз или жара — а ты иди. Романтически настроенные не выдержат и станут балластом. Я таких отметаю. Другая крайность — местные товарищи из деревень, которые прошли воровство в колхозах и совхозах и имеют уже свои привычки. Из местных у меня лишь несколько человек. Землю и технику я передал в ООО «Тульский зверобой», в доверительное управление, что позволяет мне появляться раз в неделю, а не контролировать все ежедневно: на мне фирма висит в Москве, и я бы разорвался. А моя главная опора в «Горчичной поляне» — генеральный директор ООО, настоящий фанат биодвижения.
А овощами в этом году, наверное, будут заниматься гастарбайтеры, которые любят землю: китайцы, корейцы, молдаване.
— Про китайцев говорят, что они все пестицидами заваливают.
— Китайцы будут делать то, что им скажут. И они не считают унижением собственного достоинства работать на земле, через пальцы пропускать. Молдаване — тоже интересный вариант, может, их пригласим на овощи. Мы знаем, сколько собираемся вырастить и продать, оговорим сумму, по которой выкупим у них этот товар. Уже есть представление, за сколько можно продавать в Москве: капуста — восемьдесят рублей, морковка — восемьдесят, картошка — семьдесят. Думаю, что это мотивирует работников.
— На что именно мотивирует?
— Воровство всегда присутствует в сельском хозяйстве, а эти цены позволяют так мотивировать, что будет невыгодно воровать. За такие деньги они ничего не продадут, нашу картошку здесь никто не понимает. Им придется еще урожай охранять, потом они осенью его сдадут, мы у себя забуртуем и до следующего сезона попрощаемся. Я очень присматриваюсь к молдаванам. У них есть то, что мы растеряли: семейный очаг, правила, ответственность в работе. Если бы договориться с тремя-четырьмя семьями и привезти их сюда… И образуется ядро — несколько семей. Надо, чтобы народ жил здесь, потому что другое отношение сразу. Вот два дома уже заселены, и люди стали другими: у них нет понятия «окончание рабочего дня», они переживают, ходят, следят за всем. Так что мне нужны деньги на строительство и восстановление домов.
— А привлечь инвестиции?
— Я не умею общаться с кредиторами, не люблю их. Я боюсь, что возьму кредит, а потом они у меня все отнимут. К тому же кредит берут, когда бизнес-процессы отлажены, а у меня пока нет. Вот не достроил гостиницу для экотуристов. Спрос на нее есть, а средств нету. По местным технологиям стены сложили, под крышу подвели, изразцовые печи, которые нам сложил монах из Ферапонтова монастыря, поставили и заморозили.
— Вы входите в какую-нибудь государственную или областную программу развития сельского хозяйства?
— Да за коров, завезенных из австрийского биохозяйства в 2007 году, субсидии нам так и не дали. Странные какие-то разговоры ведут: мол, в 2007 году вы ничего не продали, вот ничего и не положено. А что я мог продать, если ничего еще не вырастили и не произвели? В общем, коровы мычат, плодятся, а субсидий как не было, так и нет. Или вот говорят: вступайте в лизинг, и тогда мы будем разговаривать. А если я не хочу в лизинг и у меня уже коровы завезены, я, что, не человек? Или вот арендовали мы семьдесят гектаров земли, одна треть которой — не угодья. Взяли, потому что давали только куском. Сейчас с нас берут за аренду две тысячи рублей за гектар. И себестоимость сена при этой цифре у нас выходит шесть рублей за килограмм, тогда как обычная его себестоимость — три-четыре рубля. О какой рентабельности мы в этом случае говорим? Конечно, в договоре есть пункт о повышении ставки. Но есть и понижающий коэффициент. И все старые развалившиеся хозяйства, от которых давно никакого толку, платят по этому коэффициенту. А на нас почему навалились?
Вот Европа опасается, что Россия скоро будет конкурировать с ней на биорынке. И мы могли бы при таком количестве земельного богатства. Но не уверен, что при таком отношении к предпринимательству.
— А почему вы называетесь «Горчичная поляна»?
— Во-первых, горчица — наше растение-пионер, сидерат. Во-вторых, она прекрасно идет к нашему мясу и в той же Европе считается одной из самых лучших приправ. Но вообще-то мы позволили себе почти цитату. Надеюсь, что это не кощунственно. Помните: «Оно — как зерно горчичное, которое, когда сеется в землю, есть меньше всех семян на земле; а когда посеяно, всходит и становится больше всех злаков…»?
