17 августа 1998 года лет десять вспоминали как дату главного российского кризиса — своего рода кульминацию 1990-х. С годами на фоне новых потрясений этот образ потускнел. Но если присмотреться, то в нем, как в кривом зеркале, можно разглядеть искаженные и преувеличенные черты всех российских кризисов. И как всегда, все, что нужно для краха, было аккуратно приготовлено задолго до него.
Все успешные министры выглядят уверенно, но в кризис ожидать от них можно всякого. Когда вечером 25 мая 1998 года Сергей Кириенко вошел в зал, где собрались обеспокоенные иностранные инвесторы, на его глаза не наворачивались слезы, как это случалось с последними председателями советского правительства. Он не отводил взгляда, как британский министр финансов, гарантировавший в 1992 году, что девальвации фунта стерлингов не будет. Новый премьер-министр России излучал ту уверенность и доброжелательность, какую может наблюдать пациент специалиста в области психотерапии.
Последней он и намерен был заняться. Иностранные деньги в панике утекали из страны, их надо было успокоить, а еще лучше — заманить новые. Сергей Кириенко пришел на встречу с большими деньгами, желавшими понять, можно ли верить России. Обстановка была неформальной: представители пенсионных фондов и управляющих компаний из группы Russell 20-20 сидели за столиками, потягивая вино. Они представляли $1,5 трлн, и премьер страны с золотовалютными резервами в размере $14 млрд как-то вдруг оказался в роли не совсем психотерапевта, скорее тамады.
Он призвал вкладывать деньги в Россию и рассказал приличествующий случаю анекдот. Докладчик не скрывал проблем. "Расходы на обслуживание долгов достаточно велики и тяжелы для бюджета России, но наша принципиальная позиция заключается в том, чтобы неукоснительно их обслуживать",— сказал он. Правительство, говорил премьер-министр, "не позволит поставить под сомнение" победу над инфляцией и устойчивость курса рубля. Сомневающимся он сообщил о намерении получить кредит МВФ. Зрителям понравилось. Они смеялись над шутками, которыми перемежалось выступление, и проводили премьера аплодисментами, переходящими в овацию…
На следующее утро фондовый рынок, казалось, нащупавший за предыдущую неделю дно, начал рушиться. Вновь сбрасывали ГКО и акции, а на межбанковском рынке резко вырос спрос на валюту. К 1 июня доходности ГКО взлетели с 40-50% годовых к 70-100%, превысив по отдельным выпускам 120% годовых. Индекс РТС за неделю потерял 20%, упав до самых низких значений с 1996 года.
До 17 августа оставалось еще почти три месяца.
Возвращение копейки
К осени 1998 года в России был не кризис, а целый букет кризисов. То, что в других странах приходит поодиночке, у нас шло параллельно. Кризис и внешнего долга, и одновременно внутреннего. Кризис платежного баланса и банковский кризис. Бюджетный кризис и кризис политический. Он был везде — и на фондовом рынке, и на рынке недвижимости, и на бывших колхозных рынках. Дефолт, девальвация, инфляция 38% за месяц.
Пресса, в том числе и деловая, всерьез обсуждала целесообразность закупки консервов, спичек и соли к голодной зиме. Коммунисты вновь стали по-настоящему значимой политической силой. Представить себе следующую осень такой годом ранее было трудно, почти невозможно…
"Строгое эмбарго до 12:00 4 августа" — с таким грифом летним утром 1997 года поступило в СМИ сообщение пресс-службы президента с текстом заявления Бориса Ельцина о денежной реформе — деноминации. Полного сюрприза, правда, не получалось: слухи ходили с начала года.
О несвоевременности реформы, словно переняв опыт министра финансов СССР Валентина Павлова, председатель ЦБ Сергей Дубинин заявлял буквально в июле. К тому же 2 августа "Коммерсантъ-Daily" опубликовала статью "Борис Ельцин загадывает загадки. Отгадкой может стать денежная реформа". Накануне президент принял Сергея Дубинина, но рассказывать, о чем шла речь, отказался, пообещав сделать это позднее — в выступлениях по радио и телевидению.
"Инфляции больше не будет",— сообщил наконец 4 августа президент. С 1 января 1998 года с новых купюр исчезнут три ноля, а старые еще год будут ходить параллельно с ними. В обращение возвращалась копейка. И в самом деле, к октябрю в России впервые по итогам двух месяцев подряд была зафиксирована дефляция.
Все выглядело логичным этапом политики, начатой еще в 1995 году, когда отказались от финансирования дефицита бюджета за счет кредитов ЦБ и был введен валютный коридор. Инфляция снизилась с трехзначных уровней 1993-1995 годов (не говоря о 2508% в 1992-м) до казавшихся очень небольшими двузначных. В 1996 году она составила лишь 21,81%, а по итогам 1997-го — 11,03%. Доллар был заперт в коридоре. Деноминация должна была стать видимым населению символом успеха антиинфляционной политики.
Бурная рекламная кампания по всем общенациональным каналам телевидения и радио стартовала, правда, лишь 1 декабря. К тому времени в экономике уже наблюдались проблемы, а Госдума обсуждала возможность переноса деноминации. Но в августе, хотя в Таиланде, Малайзии, Сингапуре и Индонезии разгорался "азиатский кризис", казалось, что жизнь налаживается.
Как ни странно, именно эта видимая стабилизация и несла в себе зерно будущего кризиса. Задним числом люди любят назначать причины для такого рода событий. В случае с событиями 1998 года обычно называют "азиатский кризис" и падение цен на нефть. Список порой расширяют — тут и спекулянты, и олигархи, и пресса, и чиновники, и парламент, и чьи-то глупость или коварство.
Что-то было, чего-то не было. Но все же на похоронах человека, водившего автомобиль, приставив себе нож к горлу, нелепо винить в трагедии выбоину на дороге. А тот факт, что макроэкономическая стабилизация образца 1997 года была уязвима для случайных ударов судьбы, опровергать трудно. Большим секретом это в принципе не было и тогда, но и упрекать ее творцов в недальновидности едва ли разумно. Ведь кризис 1998 года лишь ненадолго приблизил страну к экономической ситуации, обыденной для нее тремя годами ранее, когда стартовала антиинфляционная политика.
Коридорная политика
Это была совсем другая страна. Еще не все банкиры сняли малиновые пиджаки. Любой автомобиль, а тем более иномарка, был символом успеха. Первые ритейлеры жестко конкурировали с розничными сетями бабулек, протянувшимися вдоль улиц. Только-только впервые обрушилась пирамида МММ, но ее конкуренты еще активно предлагали услуги инвесторам. ВВП почти безостановочно падал со времен советской власти. Инфляция 15-25% в месяц уже стала считаться большой, но 5-10% — вполне умеренной. Многие цены были в долларах.
История политики, направленной на укрощение инфляции, получилась довольно симметричной: она завершилась валютным кризисом, равно как и начиналась с него. В октябре 1994 года обвал рубля в "черный вторник" стоил кресел председателю Банка России Виктору Геращенко и и. о. министра финансов Сергею Дубинину. Инфляция выросла с 8% в месяц в сентябре до 15% в октябре. Президент был очень недоволен.
И уже в начале ноября было объявлено о "втором этапе реформ". Первый вице-премьер Анатолий Чубайс на совместной с новым министром финансов Владимиром Пансковым и министром экономики Евгением Ясиным пресс-конференции сообщил, что стране предстоит "прорыв к стабильности в экономике и финансовой сфере". Главной целью была объявлена победа над инфляцией.
В Госдуму был внесен революционный по представлениям того времени бюджет — его дефицит планировалось покрывать не кредитами ЦБ, как прежде, а путем внешних и внутренних заимствований. Банк России во главе с исполнявшей обязанности его председателя Татьяной Парамоновой, в свою очередь, стал ужесточать денежно-кредитную политику.
Ставка рефинансирования к январю 1995 года дошла до 200%. В феврале денежная масса впервые за полтора года снизилась, что было непривычно: в предыдущем году она утроилась. Банкиры стали роптать. В дальнейшем рост денежной массы, впрочем, возобновился, а с мая и ставка начала снижаться. Перед этим, правда, были ужесточены резервные требования к банкам. Это вызвало такое возмущение у банкиров, что требования тут же были немного смягчены. Тогда их слушали. Это все-таки был год знаменитых "залоговых аукционов". И наконец 5 июля правительство и ЦБ выступили с заявлением о введении "долларового коридора".
Первым результатом политики, направленной, как говорили тогда, на сжатие денежной массы (на самом деле большую часть года она росла и к концу его удвоилась) стал банковский кризис. В августе встал рынок межбанковского кредитования, и ряд банков потерпел крах. Последствия были постепенно купированы, но это одна из причин, по которой Татьяна Парамонова так и не стала председателем Банка России без "и. о.". В ноябре ЦБ возглавил Сергей Дубинин, большую часть года, прошедшего после "черного вторника", проработавший в банке "Империал". Теперь именно ему предстояло продолжать антиинфляционную политику и присматривать за валютным коридором.
Цена стабильности
Кое-какие успехи к тому времени уже были. Темпы инфляции упали с 17,77% в месяц в январе до 3,2% в декабре. Но это заложило основу для одной из будущих проблем. По итогам года прирост цен составил невероятные по нынешним временам 131,3%, а курс доллара поднялся лишь на 28%. Соответственно, реальный курс рубля очень заметно вырос.
И хотя темпы инфляции в дальнейшем заметно снизились, реальное укрепление рубля продолжилось и впоследствии, создавая одну из предпосылок для будущей девальвации. Подобные истории были у нашей валюты и в этом веке, но они вели к проблемам куда медленнее. Однако в 1990-е многое в жизни страны происходило куда стремительнее, чем сейчас.
Борьба с инфляцией велась совсем не в стерильных условиях. В 1996 году предстояли выборы президента, исход которых казался неочевидным. Социальные расходы бюджета резко выросли, и одновременно росли продажи ГКО-ОФЗ. Последнее означало и рост расходов на обслуживание долга.
Работавший до мая 1997 года первым заместителем министра финансов Андрей Вавилов в своей монографии "Государственный долг: уроки кризиса и принципы управления" писал: "Начиная с июля 1996 года, то есть фактически уже после президентских выборов, превышение расходов по ГКО-ОФЗ над доходами бюджета носило уже перманентный характер. Данное соотношение было ниже 1 лишь в декабре 1996 года и в ноябре—декабре 1997 года, что на самом деле объясняется спецификой учета бюджетных доходов, включающих значительные поступления денежными суррогатами в конце года. В остальные месяцы послевыборного периода отношение расходов к доходам было существенно выше 1 и составило в среднем 1,52. Таким образом, риск дефолта, возникнув в период президентских выборов, так и не был устранен вплоть до августа 1998 года".
Помимо низкого уровня собираемости налогов и сборов объяснялось это тем, что большая часть ГКО-ОФЗ была очень краткосрочной — несколько месяцев. И потому заметная часть средств шла на постоянные погашения выпусков. Но и реальные ставки по ГКО-ОФЗ трудно было назвать невысокими. Попытки увеличить долю длинных госбумаг предпринимались регулярно, но на ситуацию серьезно не повлияли.
Если в таких условиях эмитент теряет возможность проводить новые масштабные заимствования, ему, безусловно, не позавидуешь. Но в 1996-1997 годах с этим все обстояло неплохо. И российские банки, и позднее нерезиденты оценили прелести высоких ставок по ГКО-ОФЗ при предсказуемом курсе рубля. Тем не менее изменение направления этого потока денег грозило очевидными проблемами. В зоне риска оказывался и курс рубля, ведь, несмотря на активность нерезидентов, госдолг рос в 1995-1997 годах заметно быстрее золотовалютных резервов.
По мнению того же Андрея Вавилова, решением проблемы мог бы быть перевод основной части долга в длинные еврооблигации, "окно возможностей" для которого у России было с конца 1996-го до весны 1998 года. В такие номинированные в валюте бумаги инвесторы тогда были готовы вкладываться на гораздо больший срок, чем в рублевые. Но это сослагательное наклонение. На практике они хотя и размещались, но в недостаточных для замещения основной части долга объемах. Сам Вавилов в мае 1997 года уже возглавил банк МФК. Да и вообще до "азиатского кризиса" все были заняты другими делами.
В правительстве, в том числе и в Минфине, шли перестановки. Олигархи вели войны компроматов — друг с другом и с властями. Вокруг аукциона по продаже "Связьинвеста" гремели скандалы. Деноминация в этих условиях произойти могла, а вот полное изменение структуры госдолга — едва ли.
Собственно, именно со скандалом деноминацию тогда и связывали. 14 июля Сергей Дубинин распространил заявление, обвинявшее Андрея Вавилова в коррупции, а Уникомбанк — в присвоении бюджетных денег. Группа ОНЭКСИМбанк—МФК готовилась к аукциону по "Связьинвесту", и многие СМИ отметили, что это играет на руку конкурентам — группе "Мост" и структурам Бориса Березовского. Последовал ряд встречных обвинений и опровержений.
Вот как описывал финал этой истории журнал "Деньги" от 24 декабря 1997 года: "Скандал был спущен на тормозах, и получалось, что Сергей Дубинин ни с того ни с сего облил грязью банкиров. Казалось, другого выхода, кроме отставки, у него не было. Однако глава ЦБ нашел блестящий выход из положения. Во время встречи с Борисом Ельциным, на которой должен был обсуждаться конфликт Дубинина с Вавиловым и Уникомбанком, глава ЦБ неожиданно объявил о… деноминации. Эта новость совершенно затмила скандал. С тех пор о заявлении Дубинина мало кто вспоминал. Все стали готовиться менять деньги".
Дефолт последней надежды
Нельзя сказать, что все зашаталось с первого же дня "азиатского кризиса". До октября многим казалось, что он разворачивается где-то очень далеко и к России отношения не имеет. 6 октября Минфин объявил о триумфальном для нашей страны соглашении с Лондонским клубом — 25-летней отсрочке выплаты $32 млрд долга. Вскоре хорошие новости закончились.
23 октября был обвал на Гонконгской бирже, за которым последовала цепная реакция по всему миру, в том числе и в России. Распродажа российских активов продолжалась и в следующие дни, а к 28 октября ситуация стала угрожающей. Рынки падали, ЦБ поддерживал рынок госбумаг и курс рубля, не уставая проводить словесные интервенции, а нерезиденты все уходили и уходили. На 10% упали в цене российские долги Лондонскому клубу, снижались еврооблигации, падали акции. Затем, казалось, полегчало. Бумаги подросли. Власти выдохнули.
Однако это был именно тот момент, после которого уже мало что можно было изменить. А само облегчение оказалось недолгим. В последующие девять месяцев ситуация развивалась по тому же принципу, что и в октябре,— обвал, временное улучшение, новый удар. Инвесторы и раньше-то не слишком верили России, из-за чего и покупали именно короткие госбумаги. Теперь же, после кризиса в странах, казавшихся им более надежными, даже такое доверие стало испаряться. И, словно в пьесе, начали выстреливать ружья, развешанные по стенам за время политики финансовой стабилизации.
Деньги уходили в "тихие гавани". Во время "азиатского кризиса" признаки страны, с которой инвестору лучше не связываться, стали такими: развивающаяся, с дефицитами бюджета и платежного баланса, риском проблем с обслуживанием госдолга, недостаточными золотовалютными резервами, завышенным курсом валюты и внутриполитическими сложностями.
В России было все перечисленное. Да и динамика была так себе. Инвесторы обратили внимание на то, что цена на нефть с прошлого года уже снизилась с $24 до $20 и с ноября вновь монотонно поползла вниз. Это падение остановилось лишь в конце 1998 года на уровне ниже $10. Но что это может означать для платежного баланса и бюджета России, было понятно гораздо раньше. Золотовалютные резервы падали.
Переубеждать инвесторов, пытаться улучшать ситуацию со структурой госдолга и доходами бюджета, как это делалось в дальнейшем, было поздно. Возможно, если бы предыстория была иной, на девальвацию решились бы раньше. Кредиты МВФ можно было бы получить быстрее. Были возможности сделать так, чтобы меньше пострадали банки. Можно было не менять правительство. Варианты были, действовать можно было по-разному. Но карточный домик уже рушился, и остановить этот процесс могло лишь везение. Его не случилось. И 17 августа 1998 года мы проснулись в другой стране.
